Говард Немеров - Игра на своем поле

И вот, когда все кончилось, когда в 'густеющих сумерках кто-то уже валил на землю ворота и какие-то фигуры бродили по вытоптанной траве опустевшего поля брани, будто ища что-то потерянное, когда опустели трибуны и зрители тихо и растерянно потолкались у выходов и разошлись, словно очнувшись от сна, в котором открывалась какая-то злая правда жизни, так и не понятая ими и истолкованная как еще один обыденный случай, Чарльз еще долго оставался на своем месте. Быть может, он сознательно романтизировал драматичность этой минуты, напоминавшей ему столь хорошо знакомые образы элегической поэзии: темнеющая разрытая арена покинута героями… не помогли последние усилия… а на ступенях храма поют монахи… Но вынести собственное суждение наш историк пока не мог, он не был еще уверен, что готов правильно оценить то, чему был здесь свидетелем, и он сидел в оцепенении, окутанный осенней мглой, хотя давно уже скрылись последние неторопливые фигуры и стихла громадная каменная чаша стадиона.

Ясное небо было уже в звездах, когда Чарльз встал и направился к выходу. Рей Блент показал себя великолепно: можно сказать, вынес всю игру на своих плечах. Ему удалось даже вырвать одно трудное очко, но тем не менее разрыв в счете составлял восемнадцать очков, иначе говоря, команда проиграла на шесть очков больше того минимума, который, по слухам, гарантировали некоторые бывалые футбольные хищники. Итак, приложив отчаянные усилия, Честность добилась того, что гораздо проще сделала бы Нечестность.

Чарльз готов был поклясться, что его подопечный играл на совесть, но результаты не позволили бы это доказать. Да и свое мнение он не считал мнением специалиста. При всей болезненной любви к футболу Чарльз был всего-навсего зрителем-дилетантом. Он всегда следил только за мячом (если это вообще возможно, когда главные приемы игры строятся на отводе глаз!) и в критический момент забывал советы опытных людей обратить внимание на действия нападающих противника и защитников бегуна. Вероятно, всякий раз он невольно представлял себя юным участником каждой красивой и смелой комбинации на футбольном поле. Сегодня это его перевоплощение, длившееся два часа, и воображаемое мускульное напряжение стоили Чарльзу уйму сил, а печальный исход игры довел до такого состояния уныния и безнадежности, что сама жизнь стала казаться лишенной смысла. Нашлось, однако, и некоторое утешение: как бы там ни было, хорошо, что все кончилось! Чарльз остановился за воротами стадиона, оглядел его тяжелую темную громаду, небо и силуэт гор на фоне багряно-золотистой полоски заката. Осень, футбол. Призрачное, обманчивое торжество, торжество для юнцов. Хорошо, а что ты предложишь взамен? Да, футбол – мираж, но ведь и многое другое, как убеждаешься с возрастом, – тоже мираж, а футбол среди этого хотя бы занимает особое место. У стен пустого темного стадиона, который покинули и капитаны, и короли, и все остальные люди, пронизанный холодом одиночества, ты можешь в какой-то степени ощутить (если спорт тебе дорог), что значит мимолетное торжество. Символично? Пожалуй. Но известно, что легче назвать любое явление символичным, чем объяснить, почему оно символично,

Хотя Чарльз и утешал себя тем, что теперь у него по крайней мере гора свалилась с плеч, но примириться с мыслью, что все кончилось и кончилось так безрезультатно, было не легко. Его лихорадочная деятельность, еще вчера исполненная, казалось, большого смысла, сегодня уже никому не была нужна. Чарльз шагал из угла в угол по своей маленькой гостиной, все время чувствуя пристально устремленные на него с портрета глаза покойной жены. Он продрог, устал и был голоден, но возиться с едой не хотелось и лечь он не решался из боязни, что не сумеет уснуть. В конце концов он пошел на кухню приготовить чай, но вместо этого налил себе стакан виски и, держа его в руке, вернулся в комнату.

Теперь ему было совершенно ясно, что всем заинтересованным лицам, которые вчера весь день стремились использовать его с такой настойчивостью – сегодня уже нелепой, – больше нет до него никакого дела. Чарльз был зол не без причины, но сознавал, что запаса его энергии хватит лишь на то, чтобы пожалеть себя. После пышной героики, многозначительных фраз и разговоров о принципах весьма неприятно оказаться вынужденным уйти с работы, не чувствуя за собой решительно никакой вины и считая даже самый повод мелким и неубедительным. Так или иначе, семестр придется здесь пробыть, а то и весь учебный год до июня: долг педагога обязывает не меньше, чем контракт, хотя, быть может, и не больше.