Владимир Романовский - Пушкинист. Рассказ

«Всех уволю! Замочу! Подонки!» — раздался истошный крик.

— Кузя, — пояснил Морозов, открыл дверь справа от печки. — Услышал, что кто-то идет.

Игорь, довольный моим потрясенным видом, сиял от удовольствия.

В светлой комнате у засеченного и открытого настежь окна висела в углу просторная клетка с крупным попугаем. Я впервые увидел вблизи такого красавца. Он казался воплощенной элегантностью: пепельно-серого цвета оперение, горделивая посадка головы, крупный, крючковатый нос. Вид как у орла, только глаза не сердитые, а бесшабашные.

— Кузя, Кузя, Кузя, — начал приговаривать Игорь. — Поздоровайся с дядей. Скажи: пресса, пресса. Знаешь, что такое пресса?

«Пошел вон! В отставку! — выпалил Кузя. — Всех достали!»

Игорь упал на диван у стены и затрясся от хохота.

«Новаторы! Инвесторы! Вперед!» — выкрикивал Кузя.

— Доходчиво излагает, черт пернатый. Сразу повеяло чем-то родным, — отирая платком глаза, стонал Игорь.

«Вперед, в прошлое!» — не унимался Кузя.

— Отвязный парень. — Я подошел к клетке, Кузя насторожился. — А почему он говорит без глаголов?

— Менталитет. — Морозов развел руками. — У кого он только не побывал. Они ведь чуть ли не до ста лет живут.

Неожиданно Кузя сбавил тон и спокойно, даже с оттенком горечи отчетливо проговорил: «Людк, заткни ящик! Полная анархия, блин!» — чувствовалось, воспроизводил он не только слова, но и чью-то реальную интонацию.

— Видишь, он и потише может, — удивился Игорь. — Ты бы лучше его чему-нибудь приличному научил. Такой говорун, мог бы стихи Пушкина читать. «Я вас любил» или — «народ безмолвствует». Глядишь, и речь бы у него стала благороднее, нараспев. И с глаголами. А то все «вперед» да «вперед». Прямо мороз по коже.

— Бесполезно. Он уже больше ничего не запоминает, память, наверно, исчерпана. Что поделаешь, если его испортили прежние хозяева.

— У них память что надо. Просто ты с ним мало общаешься, — заключил Игорь.

— А вот ты приезжай на пару недель да поучи его. Все по заграницам мотаешься, нет бы родным попугаем заняться, — подковырнул племянника Морозов.

— Двоюродным. Ладно, один — ноль, дядя Юр, в твою пользу.

— А Сеня его не обижает? — поинтересовался я.

— Они дружат. Сеня все равно его воплей не слышит. А потом, видите, носина у Кузи какой? Даст клювом в лоб, и все. Кстати, он ждет поощрения, подсыпьте зерен, там внизу, в тумбочке, и пойдем дальше, экскурсия продолжается.

Мы прошли во вторую комнату.

— Спальня, совмещенная с рабочим кабинетом, — пояснил Морозов.

Три стены до потолка были заставлены книжными полками, даже над кроватью было три ряда книг. У окна стоял светлый, под клен, письменный стол, на котором, как знаменитый квадрат Малевича, чернел плоский ноутбук.

— Это Игорек наладил: спутниковый телефон, модем, теперь могу выходить в Интернет. Дело нужное, но компьютерные файлы книг не заменят. Для меня они — будто живые. Кажется, словно тепло от них исходит, какое-то невидимое благодатное поле. Прихожу сюда, и душа радуется. Так... — Морозов, согнув руку, посмотрел на часы. — Все, ребята, уха стынет.

Мы вышли на веранду, и через минуту с торжественно поднятым над головой чугунком появился в дверях Морозов.

— Вы ж не ели с утра. — Он грохнул чугунок на стол и расставил глубокие алюминиевые миски. — Военно-полевая посуда. В свое время солдатом я из таких мисок центнера два каши за службу съел.

Уха оказалась сказочной. В миске среди наваристого, с золотыми блестками и зеленью бульона серебрились крупные куски плотвы. Мы хлебали молча, забыв обо всем.

— Класс! — наконец вымолвил Игорь, промокнув платком губы и блестящий подбородок.

— Точно, — присоединился я.

— Обычная уха. Я редко ее готовлю, не такой уж я любитель рыбалки. Ловлю иногда для Сени. Пошли в подвал, я морса наберу, заодно посмотрите мое овощехранилище.

— У тебя, дядя Юр, наверно, и морс тоже с градусами? — вздохнул Игорь.

— Нет. Только черника, с клюквой и брусникой.

На кухне Морозов откинул в полу неприметную дверцу, и по узкой лесенке мы спустились в подвал.

— Здесь прохладно, — предупредил хозяин.

Я огляделся. В бледном свете привернутой к стене аккумуляторной лампы прямо перед нами сияли под потолком гирлянды и связки лука. Слева на двух длинных балках висели на проволочных крюках, как светильники в электромагазине, крупные кочаны капусты.

— Сорок вилков, — пояснил Морозов, — почти центнер. Не считая бочонка с квашеной капустой и такого же с солеными огурцами. В середке у меня два погреба, в одном картошки восемь мешков, даже не проросла. В другом — морковь, килограмм пятьдесят. А вон на стеллажах, видишь, в банках — ягоды, грибочки. И все — экологические продукты, не магазинная отрава. Было больше, за зиму с соседями съели. Мне никакие наши экономисты не страшны.