Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев) - Юбилей Шатлыка Шемсетдиновича

— Шалтай! — Голос женский.

— Иди сюда, я жду.

— Слышь, я сейчас чуть не наткнулась на Танны. Шел он с мешком на плече, с серпом в руке, Я присела. Не увидел, прошел мимо.

«Бог мой, это же голос Абадан, жены Аги!»

— Ну ты тоже даешь, Абадан. Этот книжный червяк днем ничего не видит, не то что ночью!

— Что это у тебя под локтем?

— Папина шуба.

— Разве так холодно?

— Постелим, полежим на ней.

— Ты брось это. Я с тобой так, поговорить по душам, а ты...

— Вот я и предлагаю облегчить твои муки. Ты меня тоже пойми, которую ночь уже сидим просто так. Я уже и мужчиной себя не чувствую.

— Потерпи. Давай лучше посидим, поговорим.

— Тебе только поговорить... Что, девственность, что ли теряешь? Давай лучше полежим вместе, ну это... в обнимку?

— Дурак, что ли. А если ребенок останется?

— Скажешь от Аги.

— Так уже полгода, как он ушел на фронт.

— Брось Абадан! Людям больше делать нечего, как щелкать на счетах твои дни? У всех забот по горло. И потом, отец поможет молитвой, если что.

- Не надо! Упаси боже! Хочешь опозорить меня на, весь мир? Как можно обращаться к мулле с такой просьбой! Всем разболтает.

- Если узнает, чьих рук дело, никому не скажет. Это еще тот жук! Женщин, которые приходят к нему за помощью, он заставляет лечь с собой. Забыла, какой шум подняла давеча одна женщина из племени емрели? Не волнуйся я и сам знаю нужную молитву не хуже отца. Не мучай меня, Абадан!

- Да как обниматься, когда такое время. Ты же сын большого муллы! Не по шариату это. Грех.

- Ты мне сюда религию не пристегивай! Сама тоже, небось, не прочь. Наверное, ночами ворочаешься, изнываешь. Стремление душ к слиянию прощает и аллах, и шариат. Давай не терять времени зря!

- Я же сказала тебе, от скуки прихожу к тебе. Поговорить-то не с кем. Не со стариками же или с женщинами! Ты пойми меня, не выйдет это у нас.

«Молодец, Абадан! Не сдавайся!».

— Ну, тогда давай закругляться, и по домам. Если бы я столько умолял камень, он бы давно превратился в девушку, а девушка была бы в моих объятиях.

— Кажется, ты говорил, что любишь меня?

— Разве иначе я рисковал бы так? Если Рахман-сельсовет увидит меня вот так, без костылей, знаешь, что сделает? Давай лучше расходиться, Абадан. Зачем встречаться, если ты не хочешь лечь со мной!

— Да подожди ты немного. Свекрови сказала, что иду в контору. Давай еще посидим полчаса.

— Тогда дай поцелую один раз, иначе уйду.

— Да отпусти ты руку, сломаешь. Ой! «Шлюха», неверная!»

Шорох камыша. Абадан слегка стонет. Шалтай учащенно дышит. Звуки поцелуев.

«Неужели... Ух, скоты!»

— Теперь отвяжись, парень! Не переходи границу!

— Да ладно тебе!

— Прекрати, кому говорят, иначе уйду!

— Нет, так не пойдет. Давай поговорим. Только вот что я тебе скажу. Увидишь, чем дальше, тем больше поднимается на меня спрос. Потом сама будешь умолять! И я тогда отомщу тебе,

— Ну это потом посмотрим, Шалтай-хан!

Тихий шорох. Тишина. Луна выходит из-за тучи. Они пригибаются, прячутся.

- Ты мне скажи, будешь дальше симулировать, или подашь заявление на фронт?

- Какое заявление? Ты что, считаешь меня за дурака?

— По-твоему, те которые подают — дураки? Надо же родину защищать! Если не я, не ты, кто же...

— Ты рассуждаешь, как Рахман-сельсовет. Подмосковье и Сталинград разве мне родина? В жизни не бывал там. Пусть те и защищают, кому это родина!

— Узнают — в тюрьму посадят.

— Я сам этого хочу. Буду огорожен, защищен. Если немцы захватят страну, перейду на их сторону. Все равно я недоволен нашими властями.

— Ну хитрец!

— Махтумкули говорил: «Порою хитрость — тоже отвага». Дай здоровья отцу и военкому Вазгену. Пока они есть, я ничего не опасаюсь. В нашем военкоме нет моей карточки, а здесь меня принимают за инвалида. Порхан лечит меня камланием. Кончится война, лягу в больницу и выпишусь здоровым.

— А если я сообщу о тебе в райком комсомола?

— Там верят не словам таких баб, как ты, а бумажке. Да и знаю, что не скажешь. Тебе же скучно будет без меня!

— Когда в комсомол вступал, ты не был таким красноречивым!

— Я и не хотел в комсомол. Это отец заставил. Он боялся как бы не отправили нас в Сибирь. Хотел показать властям свое расположение. А я плевать хотел на комсомол! Пусть туда вступают активистки вроде Дессегюль!

— Говорят, она заявление за заявлением подает, чтобы послали на фронт.

— Говорят, Танны-книжник тоже. Наверное, мечтают убить там много немцев, привести мешок медалей. Дураки! Думают, немцы, как бараны чабана Клыча. Вот получат пулю — поймут! Как бы немцы захватили Москву, если они такие слабаки!