Фелицитас Хоппе - Мой Пигафетта

Генерал-капитан ни с кем не разговаривает и даже в сильную жару не снимает шляпы. Он не догадывается о том, сколько раз я рисовал его в этой шляпе, когда он ел или спал, или стоял у бортового ограждения и смотрел вдаль, не знает, потому что он никогда не оборачивается назад. Он издали чует страх в глазах коков, которые уже давно не катают по палубам головки сыра, а удят рыбу удочками с железными крючками, потому что рыбы вот уже несколько дней кружат вокруг корабля, не покидая нас и на минуту.

Генерал-капитан рыбы не ест. Ночью мне не спится и я слышу скрежет голодных челюстей, гложущих куски воловьей кожи, предохраняющие снасти от перетирания. Я ловлю для Генерал-капитана мышей, которые на нашем корабле, где давно съеден последний сухарь, до того измельчали, что легко, словно сами собой проскальзывают в глопу. Коки в колпаках ловят крыс, поймав, в колпаках же подают на стол, это блюдо команда жадно пожирает.

— Брось-ка, — сказала сестра, — надоело уже! Вечно ты портишь мне аппетит, да и где это видано — чтобы за обедом кто — то был в шапке? Мать промолчала, отец тоже не проронил ни слова, но начал постукивать ножом по краю тарелки, и я, не вытерпев, вскакиваю и швыряю салфетку, — все, решено, пора укладывать: двести шелковых пестрых платков, две тысячи жестяных браслетов, двадцать тысяч колокольчиков и погремушек, четыреста дюжин самых дешевых ножей, пятьдесят дюжин ножниц, тысячу маленьких и сто больших зеркал, чтобы лучше видеть себя в океане, десять тысяч удилищ, тысячу гребешков, разноцветные стеклянные бусы и поддельные драгоценности. И сверх всего двести простых красных шапок, чтобы еще издали было видно — мы прибыли не с пустыми руками.

Настала такая жара, что я совсем перестала спать по ночам. Каюта с каждой ночью становится теснее, откидное сиденье хлопает по кафельной стенке; внизу, в казначейской каюте, Географ с радиоприемником в руках стоит у окна и, высунув наружу антенну, ловит шум коротких волн, веселые, улыбчивые голоса, которые сообщают, что мы плывем все дальше и конца нашему плаванию не видно.

Мне эти голоса знакомы, приемник-то мой, я дала его Географу однажды вечером, не в состоянии выносить его бесконечное бормотание. Письма Черчилля все давно заучили наизусть, вызубрили на зубок, в конце концов Жестянщик, не выдержав, начал ритмично постукивать ножом по краю тарелки и стучал до тех пор, пока Садовод — он теперь сидел рядом со мной на прежнем месте жены Хапполати — не грохнул кулаком по столу, и тут же Садовод задрал штанину и заорал, что у него тоже есть шрамы, один на левой, два на правой ляжке, и еще у него металлические шары вместо суставов, которые износились до времени, потому что всю сознательную жизнь он только одним занимался — лазил вверх и вниз по лестницам, прививал персиковые деревья, собирал урожай. Однажды он сверзился с последней ступеньки, несколько недель был прикован к постели и поклялся, что никогда больше не будет лазить по этим чертовым лестницам, а попытает счастья по — крупному-отправится в плавание, сядет на корабль и наконец полюбуется тем, что будет проплывать мимо — увидит Форт Самтер с его историческим первым выстрелом, увидит и места, где вели свои далеко не столь важные войны все прочие народы и государства.

Но он платил деньги не за то, чтобы в путешествии ему читали лекции, и не за то, чтобы по три раза на день сосед по столу перевирал смысл его слов! Он платил за возможность играть в бридж, игру, которая должна быть известна Географу, если уж тот и в самом деле каждые два года проигрывает своей сестре в лондонском домике с садом. Однако Географ и не подумал поеле обеда остаться и засесть с Садоводом за карты, попросту бросил его с колодой в руках, а за соседним столом офицеры пригнули головы и притворились, будто не умеют отличить короля от дамы и туз от валета.

На пределе отчаяния Садовод попытался уговорить на партию в бридж матросов, но матросы не выказали интереса к новшествам. Вот и просиживал Садовод вечер за вечером в углу мрачноватого холла под портретом крестной матери, искоса поглядывая на строгую даму и наблюдая чужую игру. Ее правил Садовод так и не усвоил, и, когда его спустя несколько недель приняли в число игравших, неизменно проигрывал. Но я его утешила, сказав, что у матросов каждый вечер идет другая игра или от скуки они каждый вечер выдумывают новые правила, и по этим правилам всегда выигрывает один и тот же механик, получивший прозвище Лас-Вегас, Карточный король всех кораблей мира.