Юлия Франк - На реках вавилонских

— Вы позволите? — Рыжеволосая женщина протянула руку у меня перед носом и взяла стиральный порошок.

Открылась дверь, и Ханс перешагнул порог. Увидев меня, он повернулся и исчез.

— Ага, этот старается ничего не упустить, — сказала женщина с пучком, стоявшая возле умывальника, — меня нисколько не удивило, что он — агент "Штази". Он с самого начала показался мне очень странным, — шныряет тут и сует свой нос во все углы. Куда ни глянь — всюду он, как все равно мебель.

Мне кровь ударила в голову, я закашляла и повернулась к стене. Кашель не проходил, грудь у меня сводило судорогой, диафрагма и кожа на реб- pax едва не лопались, все мои внутренние органы, казалось, сорвались со своих мест. Фрау Яблоновска хлопала меня по спине.

— Я недавно к вам заходила, потому что… — Но мой кашель перебил ее, а похлопывание по спине превратилось в поглаживание, она гладила меня по спине.

— Что вы сказали? Сколько времени, как он тут окопался? Два года? — Женщина с пучком подошла к рыжей, которая стояла в углу, держа под краном кусок ткани, странно поблескивавший серебром. — Целых два года, этот паршивый клоп?

Рыжеволосая кивнула.

— Вы слышите, слышите вы это? Ну, хотела бы я знать, сколько это еще продлится.

— Потом поговорим, — с трудом произнесла я, разрываясь от кашля. Чего бы она от меня ни хотела, ей придется подождать со своим объяснением. Я оставила фрау Яблоновску с двумя женщинами и нетвердой походкой пошла к двери. Мне казалось, что я по кусочкам выхаркиваю свои легкие. Разве Ханс не спросил меня, что произошло с отцом моих детей? Конечно, вполне могло быть, что он работал на госбезопасность и был внедрен сюда, чтобы следить за мной и за другими. Поэтому мне казалось, что он меня преследует и пытается разными фокусами, вроде этой своей бутылочной почты, и робким дружелюбием оправдать интерес к моей особе, который на самом деле был интересом к моей деятельности. Ничего удивительного, если он уверял, будто в жизни не слышал о "Клубе Медведей", — разве что какие-то безобидные вещи. В конце концов было возможно, что он работал на пару с "доктором" Роте. Я прошла мимо привратника и спросила его насчет почты. Он вручил мне небольшой подарок и улыбнулся. Его взгляд был таким продолжительным и упорным, что у меня мелькнула мысль, — да ведь он сам мог быть тайным поклонником, который презентовал мне цветы и духи. Однако потом он опять углубился в свои бумаги, делал в них пометки и попивал кофе, в общем, вел себя как привратник, исполняющий свои обязанности, и ничего больше. С трудом могла я себе представить, что Ханс выдумал историю с дочерью. Разве он не рассказывал, что уже много месяцев не покидал лагеря? Разве это признание не могло служить для него алиби, разве оно не доказывало, что он не мог преподнести мне цветы и духи? Я подумала о его холодной руке и вялом рукопожатии, а также о том, как он только что на миг сунул голову в дверь прачечной, чтобы сразу после этого скрыться, словно он чего-то боялся.

Список предстоявших мне покупок был невелик. До Рождества оставалось еще две недели, и в эти две недели мне почти ничего не придется делать, кроме как купить подарки детям. О химчистке я расспрошу фрау Яблоновску в другой раз. Этот господин Люттих из бюро по трудоустройству был готов предоставить мне любую работу, какая значилась в его картотеке. Только для женщины-химика, которая училась на Востоке и уже почти три года не работала, пока ничего не находилось. Я невольно думала о том, как часто рука господина Люттиха исчезала под столом, когда я сидела напротив, и у него едва оставалось время, чтобы бросить взгляд в картотеку, не выпуская меня из поля зрения, курить самокрутки и порой вытаскивать руку наружу, — тут уж работа в химчистке мне была бы обеспечена: когда я с ним прощалась, рука его была влажной. Он ни разу не упустил возможности сказать, чтобы я завтра или на днях снова к нему заглянула. Каждый день может что-нибудь подвернуться. Наклейки для Кати я могла купить прямо напротив привратника, на другой стороне улицы, в газетной лавке. С грязно-оранжевого неба, плотно обложенного тучами, еще сеялся мелкий дождик. Даже при таких тучах в самую безлунную ночь город не погружался во тьму. Машины на Мариенфельдер Аллее стояли в пробке. Дальше улица расширялась, и движение сдерживал светофор строительной площадки. Я пробиралась между машинами, среди выхлопных газов и света задних фар, и вовремя успела заметить крепкую фигуру Джона Бёрда за освещенным стеклом витрины. Вероятно, у него был перерыв, или его рабочий день уже закончился, и он покупал телевизионную программу. Я повернулась на каблуках и стала опять проталкиваться через улицу между вереницами машин с их выхлопными трубами. В телефонной будке пахло застоявшимся дымом и мочой.