Тони Моррисон - Песнь Соломона

Портер погладил ее по щеке.

— Тогда в чем же дело? То, что ты мне говоришь не может быть одновременно и правдой, и неправдой.

— Я никогда не говорила тебе неправды. Я думала, мы оба понимаем… представляем себе… в чем проблема.

— Возможно, — сказал он. — Я тебя слушаю, Корри. — Он погладил ее по подбородку. — Расскажи, что за проблема?

— Да отец. Все дело только в нем… Он ведь такой…

— Какой?

Коринфянам пожала плечами.

— Сам знаешь какой. Отец не любит, чтобы мы знакомились с… разными людьми. Он очень строгий.

— И поэтому ты не можешь ко мне зайти?

— Не сердись. Где я буду жить, если он меня выгонит? Значит, мы должны скрываться. Пока не нужно ему ничего говорить. А когда? — подумала она. — Мне уже сорок четыре. Если ничего нельзя сказать даже сейчас, когда я так страшно седею и становится обвислой грудь, то когда же?

Портер задал тот же вопрос вслух:

— А когда же?

Она растерялась и не смогла ответить сразу. Сжала пальцами виски и сказала:

— Не знаю. Право, не знаю.

Этот жест был так фальшив и так под стать фальшивой позе высоконравственной девицы и послушной дочери, что она сразу же почувствовала себя ужасной дурой. В этой самой автомашине, где они столько себе позволяли и где еще пять минут назад с языка у нее срывались такие слова… она вдруг изящно прижимает к вискам пальцы и произносит голосом Майкл-Мэри, читающей стихи: «Я не знаю», — от такого поворота ей стало совестно, а Портеру, наверное, противно, потому что он перестал поглаживать ее щеку и положил руку на руль. Второй фильм лишь начинался, когда их «олдсмобиль» медленно двинулся между рядами по посыпанной гравием дорожке.

Ни он, ни она не произнесли ни слова, пока машина не влилась в поток городского транспорта. Было пол-одиннадцатого. Она сказала матери, что вернется очень поздно — нужно перепечатать рукопись мисс Грэм. «В такую жару?» — вот и все, что сказала Руфь.

Коринфянам сидела молча, ей было стыдно, но она не сразу осознала почему — лишь когда заметила, что они едут к автобусной остановке, возле которой он обычно высаживал ее, чтобы она явилась домой так, будто приехала автобусом. И тут вдруг словно молния сверкнула: она поняла, что встречаться с ней он больше не будет. И перед ее мысленным взором развернулась унылая вереница непрожитых дней, словно пыльный серый ковер в коридоре необставленного, пустого дома, сдающегося внаем.

— Ты везешь меня домой? — Она постаралась, чтобы он не заметил в ее голосе тревожных ноток, и это удалось ей, даже слишком — вопрос прозвучал высокомерно и беспечно.

Он кивнул и ответил:

— Мне не нужна девочка, играющая в куклы. Мне нужна женщина. Взрослая женщина нужна, такая, которая не боится папаши. Как я понял, Корри, ты не хочешь стать взрослой женщиной.

Она не мигая глядела сквозь ветровое стекло. Взрослая женщина? Кого она могла бы так назвать? Маму? Лину? Воспитательницу из Брин Мор? Майкл-Мэри? Тех дамочек, что ходят к матери в гости и едят «солнечный» торт? Что-то ни к одной из них это название не подходит. Она не знает взрослых женщин. Оказывается, все ее знакомые — девочки, играющие в куклы. Может, он имеет в виду тех женщин, которые ездят с ней в автобусе на работу? Горничных, не делающих: из своей профессии тайны? А может, тех черных женщин, что прогуливаются вечерами по улицам?

— Такой, как тетки из автобуса? Да, такая охотно пошла бы к тебе. Что же ты не подсунул кому-нибудь из них открытку? — Его слова задели ее за живое: ее сравнили — хуже, ей поставили в пример этих женщин, которых она презирала, полагая, что уж их-то она вправе презирать. — Такая рада была бы получить твою открытку. Просто счастлива, хотя… я и забыла — ведь они не умеют читать. Ей пришлось бы отнести открыточку домой, подождать день-другой до воскресенья и попросить проповедника, чтобы он прочел ее вслух. Правда, когда он прочтет ей стихи, эта тетка может не понять их смысла. Но не важно… она увидит над каждым словом цветы и завитушки и придет в восторг. И уж совсем неважно, что эти стихи — самое смехотворное, банальное и пошлое изделие коммерческой литературы. Тетка из автобуса ведь не способна распознать бездарность, даже если ткнуть ей прямо в нос, в жирную харю. Она обрадуется, будет хохотать, хлопать себя по жирным бедрам и поведет тебя прямо на кухню. Тут же и завтраком накормит. Только ты не станешь преподносить ей открытку за пятнадцать центов, верно? Ей незачем покупать даже такую идиотскую открытку — она же взрослая женщина, а за ними не нужно ухаживать. К такой можно просто подойти и сказать: «Эй, послушай-ка, пошли ко мне домой сегодня вечером». Правда можно? Что, не так? Разве не так? — Ее голос срывался на крик. — Но куда там! Тебе нужна леди. Настоящая леди, которая знает, как сесть, как встать, как одеваться, как держать ножик и вилку. Так вот, есть некоторая разница между женщиной и леди, и ты отлично понимаешь, кто я.