Тропа паучьих гнезд

Партизаны окружили Литейщика и Кима и спрашивают у них, что нового на войне — на далеких фронтах и на той войне, что ведется у них под боком и угрожает их жизням. Литейщик показал на карте место, где вот уже много месяцев назад остановились англичане; это далеко на юге, и партизаны ругают англичан: англичане годятся лишь на то, чтобы бомбить их дома, они не продвинулись ни на шаг, даже не выбросили ни одного десанта. Литейщик объясняет, что надеяться на англичан нечего, что они и сами сумеют одолеть врага. Затем он сообщает главную на сегодня новость: немецкая колонна снова поднимается по долине, чтобы прочесать горы; им известно, где размещены лагеря партизан, и они выжгут все дома и селения. Но утром вся бригада займет позиции на горных высотах; другие бригады ее поддержат, на немцев внезапно обрушится шквал железа и огня, они рассеются по шоссе, и им придется вести бой, отступая.

Партизаны задвигались, кулаки их сжимаются, сквозь сжатые зубы вырываются восклицания; бой для них уже начался, у них такие же лица, с какими они идут драться, — суровые и напряженные; они шарят вокруг себя, чтобы почувствовать под рукой холодную сталь оружия.

— Немцы увидали пожар, вот и заявились, — говорит кто–то. — Мы так и знали.

Ферт стоит несколько поодаль, и отсветы огня падают на его опущенные ресницы.

— Ну да, и пожар тоже, — произносит Ким, медленно выпуская облако табачного дыма. — Но случилось и еще кое–что.

Все замолкают. Даже Ферт поднимает глаза.

— Один из наших оказался предателем, — говорит Ким.

Атмосфера становится томительно–напряженной, как от ветра, пронизывающего до костей, — это промозглая атмосфера предательства, словно бы навеянная болотным ветром, который всегда приносит в лагерь подобные новости.

— Кто это?

— Шкура. Он объявился в «черной бригаде». По собственной воле. Никто его не арестовывал. По его вине уже расстреляли четверых наших. Он присутствует при допросе каждого арестованного и всех выдает.

Это одно из тех известий, от которых приходишь в отчаяние и которые мешают думать. Всего лишь несколько дней назад Шкура был здесь, среди них, и говорил: «Послушайте, сделаем налет, как я говорю!» Кажется даже странным, что у них за спиной не слышно тяжелого, простуженного дыхания Шкуры, который смазывает пулемет, готовясь к завтрашней операции. Но нет. Шкура там, внизу, в запретном для них городе, на его черном берете большой череп, у него новое, превосходное оружие, и он больше не боится облав, в нем по–прежнему кипит его ярость, заставляющая его хлопать маленькими, покрасневшими от простуды глазками и облизывать пересохшие от горячего дыхания губы, — ярость, направленная против них, его вчерашних товарищей, ярость, в которой нет ни ненависти, ни обиды — так бывает, когда играешь с приятелями, но в этой игре ставка — жизнь.

Пин вдруг подумал о своем пистолете: а что, если Шкура, которому известны все тропки подле оврага, куда он таскает своих девчонок, нашел пистолет и теперь носит его поверх мундира «черной бригады» смазанным и начищенным до блеска; Шкура умеет обращаться с оружием. А может, все это враки, что он знает место паучьих гнезд; может, Шкура все это выдумал, чтобы пойти в город, предать товарищей и получить новое немецкое оружие, стреляющее почти бесшумно.

— Теперь надо убить его, — говорят товарищи.

Они говорят об этом так, словно смиряются с роковой неизбежностью, и, возможно, в глубине души предпочли бы, чтобы он вернулся к ним завтра, нагруженный новым оружием, и продолжал бы свою мрачную игру, ведя поочередно войну — то вместе с ними, то против них.

— Красный Волк спустился в город организовать против него «гап», — говорит Литейщик.

— Я тоже сходил бы, — раздается несколько голосов.

Но Литейщик говорит, что теперь надо как следует подготовиться к завтрашнему бою, который будет решающим, и люди уходят проверять оружие и распределять между собой задачи, поставленные перед отрядом.

Литейщик и Ким отзывают в сторону Ферта.

— Мы получили рапорт о пожаре, — говорят они.

— Так вышло, — произносит Ферт. Он не хочет оправдываться. Пусть будет что будет.

— Кто–нибудь несет ответственность за пожар? — спрашивает Ким.

Ферт говорит:

— Во всем виноват только я.

Литейщик и Ким переглядываются. Лица у них серьезные. Ферт думает, что хорошо было бы бросить отряд и, спрятавшись в таком месте, о котором никому, кроме него, не известно, дождаться конца войны.