Тропа паучьих гнезд

Теперь товарищи недовольно ворчат и говорят, чтобы он заткнулся: ладно, ему не повезло, его жена, чтобы избавиться от него, донесла на него немцам, и ему пришлось уйти в горы, но это еще не причина, чтобы поносить чужих жен.

— Женщины, уверяю вас, женщины, — не сдается Кузен, — только они во всем виноваты. Мысль о войне Муссолини внушили сестры Петаччи 1.

1Речь идет о любовнице Муссолини Кларе Петаччи и ее семье.

Товарищи переговариваются и задирают Кузена: ну конечно, так сестры Петаччи и заставили Муссолини ввязаться в войну.

— Посмотрите вокруг, — говорит Кузен, — достаточно, чтобы где–нибудь появилась женщина… и сами знаете…

Теперь ему больше никто не возражает. Все поняли, на что он намекает, и хотят послушать, до чего он дойдет.

— …появляется женщина, — продолжает Кузен, — и сразу находится дурак, который теряет голову…

Кузен предпочитает дружить со всеми, но язык у него без костей, и, когда ему приспичит что–нибудь сказать, он говорит это даже командирам.

— …ничего еще, когда такой дурак — обыкновенный человек, но если он лицо ответственное…

Все смотрят на Ферта. Он лежит в стороне, но, несомненно, слушает. Все немного побаиваются, как бы Кузен не хватил через край и не разразился скандал.

— …то кончит он тем, что из–за женщины спалит дом. Теперь все сказано, думают они, сейчас что–то произойдет.

Ладно, чем скорей, тем лучше.

В эту минуту раздается громкий гул, и все небо покрывается самолетами. Общее внимание переключается. Летит большое соединение бомбардировщиков. Вероятно, когда оно снова скроется за облаками, какой–нибудь город останется лежать в дыму и развалинах. Пин чувствует, как земля дрожит от грохота и угрозы многих тонн бомб, проносящихся над его головой. В эту минуту старый город пустеет, а бедные люди теснятся в грязных щелях. Где–то южнее слышны глухие взрывы.

Пин замечает, что Ферт встал и с пригорка смотрит в бинокль на нижнюю часть долины. Пин подходит к нему. Ферт подкручивает линзы и улыбается своей болезненной и печальной улыбкой.

— Дашь мне потом посмотреть? — просит Пин.

— Держи, — говорит Ферт и протягивает ему бинокль.

Перед Пином мало–помалу вырисовывается последняя горная гряда, отделяющая их от моря, и большие беловатые клубы дыма, поднимающиеся к небу. Внизу еще гремят взрывы. Бомбежка продолжается.

— Ну же, бросай все, — бормочет Ферт и бьет кулаком по ладони. — И прежде всего на мой дом! Бросай все! И прежде всего на мой дом!

IX

К вечеру прибывают командир бригады Литейщик и комиссар Ким. Раздвигаются клубы тумана, словно дважды открывается дверь, и люди в хижине теснятся вокруг огня и представителей бригады. Вошедшие пускают по рукам пачку сигарет, и ее тут же опустошают. Сказать о них почти нечего: Литейщик — плотно сбитый мужчина с русой бородкой и в альпийской шапочке; у него большие светлые и холодные глаза, которые он приподнимает, поглядывая на собеседника исподлобья. Ким — долговязый, с длинным красноватым лицом и все время покусывает усики.

Литейщик — рабочий, родившийся в горах, он всегда спокоен и ясен. Он выслушивает всех с понимающей улыбкой, а сам тем временем решает, как разгруппировать бригаду, где следует поставить станковые пулеметы и когда надо будет ввести в дело минометы. Партизанская война для него — вещь точная и превосходно налаженная, как машина. Его революционный дух вызрел на заводе и хорошо вписался в панораму его родных гор, где ему знаком каждый камешек и где поэтому он может проявить всю свою смелость и находчивость.

Ким — студент. Больше всего он стремится к логичности, к ясному пониманию причин и следствий, но его разум постоянно сталкивается с неразрешимыми проблемами. В нем заложен безграничный интерес к людям. Вот почему он изучает медицину: он знает, что объяснение всему — в механизме живых клеток, а не в философских категориях. Он станет лечить мозг — он будет психиатром. Но людям он несимпатичен: он пристально смотрит им в глаза, словно хочет прочитать самые сокровенные мысли, и вдруг ни с того ни с сего начинает задавать вопросы: об их родных, об их детстве. Дальше, за людьми, огромная машина развивающихся классов, машина, приводимая в движение незначительными, повседневными поступками, машина, в которой человеческие действия сгорают бесследно, машина, которая зовется история. Все должно быть логично, все должно быть понятно — и в истории, и в человеческом сознании. Но между ними существует разрыв, темная зона, где коллективный разум становится разумом индивидуальным, порождая чудовищные отклонения и самые непредвиденные сочетания. И вот комиссар Ким с маленьким «стэном» на плече каждый день обходит отряды, беседует с комиссарами, с командирами, знакомится с людьми, копается в их мыслях, разбирает каждую проблему на составные части: «а, б, в», говорит он; все ясно; во всех людях все должно быть так же ясно, как в нем самом.