Юлия Вертела - Интенсивная терапия

Сама Муза со слезами умиления уверяла, что Катя была ей как дочь родная, вспоминала совместные уборки мест общего пользования и битвы в очередях за колбасой. Машу она именовала теперь не иначе, как ангел небесный, хотя прежде, помнится, звала ее плаксивой засранкой. Филолог и адвокатша тоже расчувствовались, припоминая кротость и незлобивость безвременно ушедших, и каждый взгрустнул заодно о чем-то своем. Сергей Семенович не преминул заметить, что мир устроен так несправедливо, что хорошие соседи живут недолго, зато самые гадкие коптят до века. И насельники коммуналки вдруг поняли, что есть у всех них чтото общее, что все они люди, и живут в одном доме, и вытираются одним и тем же воздухом, как общим полотенцем...

К вечеру Муза напекла пирожков с рисом, сварила киселя и угощала собравшихся на поминки, чтобы все было как у людей – по-доброму, по-христиански. Каждый приносил с собой, что мог, в основном водочные запасы, квашеную капусту, соленые огурцы да картошечку. Сели на кухне дружно, сдвинув столы. Вышло двенадцать человек, и посередке – Вертепный.

Последний уже с утра приложился к стакану, что, однако, не лишило его трезвости ума. В разгаре действа СС осторожно заметил, что Катина комната вроде как освободилась и по закону кто-то из соседей может занять пустующую площадь. И кому, как не им с Музой, отдать в этом вопросе предпочтение. На некоторое время присутствующие замерли, затаив дыхание. Потом начали перешептываться, припоминая, какими льготами и правами одарило их родное правительство.

Возмущенный Сашка в тельняшке решительно объявил, что они ждут тройню и дело о комнате суд однозначно решит в их пользу. Дашка демонстративно отодвинула от себя пол-литровую бутылку портвейна «Ереван», всем видом показывая, что ей теперь излишества ни к чему. Не остался в стороне и вертлявый брат Императрицы. Он предъявил справку из дурдома, где говорилось, что его безумная сестра имеет право на дополнительную площадь и освободившаяся комната как раз ей подойдет. Группа поддержки из туалета подтверждала сказанное шумовыми эффектами.

Соседи продолжали разрабатывать версии дележа пятнадцати метров, переходя на все более повышенные тона и все в более грубых выражениях. Дело кончилось, как обычно, драчкой с битьем посуды и оконных стекол.

Все забыли, по какому поводу собрались, зато хорошо помнили, из-за чего началась потасовка. Хламовы отбивали кулачные удары Музы доской для пирога. Сергей Семенович вступил в схватку с братом царственной особы, обвиняя его в том, что тот подделывает талоны на водку, а делиться не хочет. Брат Императрицы орал, что это гнусная ложь и он как порядочный гражданин талоны не подделывает, а водку просто ворует, и бил Вертепного наотмашь квачком от унитаза.

Один Гулый тихо сливал со всех бутылок остатки в свою рюмку и, потягивая дивный коктейль из русской водки, сливянки и яблочного аперитива, повторял: «Эх, кроткая, зачем ты это сделала...»

Гулый думал, что маленькая Муза-стрекоза никогда не вернется, чтобы досказать ему притчу. И поэтому, когда летней ночью она неожиданно впорхнула в окно, писатель не поверил своим глазам.

Безусловно, он был пьян, но не настолько, чтобы не узнать ее искристо-прозрачные крылышки. Писатель бросил взгляд на «Башкирию». Его подружка находилась примерно в таком же состоянии раздрая, что и он сам, – истрепанная лента, пыль между клавишами, сдвинутая набок челюсть каретки. Гулый одним взмахом руки отхлестал ее по щекам, приведя в чувство. Машинка заржала, как пришпоренная кобыла, и понеслась.

Давным-давно на одном берегу безымянной реки рос Райский сад, на другом – сине-зеленые Елки-Палки.

Жители Сада все видели в райском свете, а потому и противоположный берег представлялся им райским уголком. А по ту сторону реки обитатели мрачного леса рассматривали неведомый им Рай как такие же Елки-Палки.

Прекрасные обитатели Райского сада собирали плоды и травы, улыбаясь доверчиво миру и друг другу. Мир для них уподоблялся слиянию благодатной музыки и божественного света. Они скорее ощущали его, нежели осознавали. Любовь меж ними была так велика, что они не отличали себя от ближнего. Они любили, не подозревая о возможности нелюбви; они слышали музыку, не зная, откуда она, ибо мелодия жила внутри них; они бывали сыты, не задумываясь над пропитанием.

Как погремушками, играли они драгоценными камнями. Ласкали зверей, исполненных бессознательной любви к ним. Они не жаждали новизны, так как не знали пресыщения, и не думали о том, что за пределами Сада и есть ли вообще у Рая предел...