Юлия Вертела - Интенсивная терапия

– Собирайте вещи. И ждите сантранспорт.

– Это долго?

– А вы как думали?

– Тогда можно я без него? Больница-то рядом.

– По правилам вы должны ехать на сантранспорте, иначе вас не примут.

Около восьми вечера меня сбросили в приемном покое.

На соседней койке девушка с серым лицом рассказывала врачу, с какого года она инфицирована СПИДом. Вид у нее был пострадавший – порезы, побои. После ухода доктора она доплелась до туалета и обильно залила пол и раковину кровью. Поступившая с гипертонией пенсионерка поскользнулась на кровавом полу и въехала головой в стену, так что синяя шишка налилась над бровью. На возмущенные возгласы вышла сонная санитарка. Чвякнула два раза тряпкой и назидательно заметила:

– Здесь вам больница, а не институт благородных девиц.

В двенадцать ночи после четырех часов ожидания, измерения температуры и подробного заполнения медицинской карты флегматичный врач в шлепанцах сказал мне, что мест на отделении терапии нет.

– Звоните завтра, может, освободятся. А сейчас идите домой.

– Идти? – обалдела я.

– Ну да.

– А сантранспорт?

– Обратно без сантранспорта.

– А какие лекарства пить?

– Что пили, то и пейте...

Когда сгребала в кулек полотенце и тапки, отчего-то припомнилось «и пошли они солнцем палимы...». Однако солнца давно не было, была полночь и мороз минус двадцать. Я поежилась на порожках приемного покоя, думая, как переступить через обширную корявую наледь. Сделала шаг пошире, пятка предательски заскользила, поехала, поехала... и тело с какой-то внутренней безнадежностью обрушилось. Руки, как крылья, ударились о лед.

Обратно в приемный покой меня завозили на каталке. Посмотрев список, все тот же флегматичный врач сказал, что есть места на хирургии и теперь мне туда в самый раз.

Медсестра закатила меня в полутемную палату и посоветовала:

– Занимай вон ту койку у стеночки, вчера на ней старушка умерла. Очень хорошее место, не дует.

– Спасибо, – обрадовалась я, что не дует... и провалилась в счастливое забытье.

Лето. Зелено. Тихо. Как на острове... Пациентов в Институте гриппа немного – каждый понедельник забрасывают по «скорой» несколько человек. Больные занимают просторные палаты стационара, большая часть из которых пустует. После ремонта в помещениях светло, уютно. Кормежка вкусная! Персонал ласковый! Поискать, что ли, книгу благодарностей? Работники института тоже подлечиваются в клинике – урывками: то врач забежит себе капельницу сделать, то сотрудница – на массаж. Юра – работник вивария. Он объявился в девятой палате, сразу закрутив вокруг себя вихрь сумятицы и восклицаний. Раздеваться не хотел:

– Я в больнице не могу, страшно боюсь перед врачами раздеваться. Увидят мой голый живот, сестрички молоденькие... – хихикает, как в детском саду. Нелепые байки травит в коридоре...

Все в нем привлекает внимание: манера одеваться, манера говорить, и сам взгляд его – бесхитростный и хитроватый – как у ребенка. Блеснет черными глазищами – словно молнию метнет, и тут же кроткий такой сделается, тихий, почти забитый...

– Мне сон был, что в тридцать три года меня убьет казуар. Сейчас мне сорок пять, а единственный казуар сдох в зоопарке еще в семидесятых. Потом был сон, что завел я птицу крокодилоеда и гулял с ней по Васильевскому, – ловлю обрывок Юриной речи уже в столовой, и уши мои расцветают. – Много лет снился мне китоглав абу-маркуб, он водится в верховьях Нила...

Юра хлебает супчик. На нем красные шерстяные тапки, какие не делают с советских времен. Брюки заправлены в носки. Смуглое узкое лицо, борода, черные спутанные волосы до плеч. Фигурка у Юры изящная, подвижная, как у ящерицы.

– Хотите бутерброд с колбасой? – предлагаю лишний.

– Я не ем такое, острое люблю, – поэтому сюда попал. – Юра охотно поддерживает любой разговор. – Зазря я так, зазря много острого ем, в животе тяжесть. Одну дольку чеснока – ладно, а целую головку и две луковицы каждый день и две полные ложки горчицы – зазря я так. И восемь яиц зазря. Вот утиное одно нужно каждый день.