Ричард Бротиган - Экспресс Токио - Монтана

«Мы ведем репортаж из Ливингстона, Монтана; семитысячное население этого города решило не покидать своих домов, а потому Ливингстон на 24 часа превратился в город-призрак. Никаких официальных сообщений о причинах этого уникального события мы не получили. Мэр города в сегодняшней беседе с корреспондентом «Эй-Би-Си-Ньюс» отказался от комментариев, так что можно смело предположить, что Монтана — по-прежнему наш последний фронтир».

И диктор широко улыбнется собственной шутке: улыбка прицепится к его лицу прочно, словно якорная цепь оседающего на дно «Титаника».

Никому здесь это не нужно, так что я отправлюсь в город и постараюсь сделать

так, чтобы меня заметили. Надеюсь, другие жители последуют моему примеру. Я вовсе не хочу, чтобы мое сидение дома превратило Ливингстон во внезапный город-призрак.

Усаживаясь за столик токийского уличного кафе, я почувствовал запах мертвечины. Огляделся по сторонам, но не нашел ничего мертвого, потом запах исчез, и я заказал кофе.

Перед тем как принесли кофе, запах мертвечины вернулся, но через пару секунд исчез опять. Я стал пить кофе. Когда запах мертвечины появился в третий раз, я, конечно, обратил на него внимание, но постарался не придать значения.

Дул ветер, и я решил, что, может, он появляется вместе с ветром, а значит — пусть его, и стал осторожно разглядывать людей, что шли по улице и проходили мимо. Я люблю разглядывать людей, и Япония — хорошее для этого место. Так я просидел не один час, глядя на людей, а допив кофе, заказал вина.

Запах появлялся и пропадал сотни раз, но мне было все равно, ведь я знал, что он исчезнет. Пахло так, будто уксус превращался в сахар, а сахар в уксус. Мой нос ловил центральную точку этого превращения. Другими словами, ветер нес запах мертвечины, но так я думал лишь до того мига, когда вдруг понял, что вовсе не ветер несет этот запах, а я сам. Он появлялся, когда я наклонял голову к груди. Я понял, что пахнет мое сердце.

Кто-то умер в моем сердце.

Я решил разобраться кто, по силе запаха. Сразу решил, что это не лев, не овца и не собака. Методом логической дедукции я пришел к заключению, что это мышь.

У меня в сердце мертвая мышь.

Что делать?

Пока я разбирался, за соседний столик села японка. Этот столик был совсем рядом с моим, она побрызгалась очень тонкими, но властными духами, словно смерть в другую сторону: из-за аромата этих духов я больше не чувствовал, как пахнет мертвая мышь в моем сердце.

Женщина и сейчас сидит рядом. Мне хотелось бы рассказать ей все то, что я рассказал вам о мыши и о духах, но вряд ли она поймет.

Все будет хорошо, пока она сидит рядом.

А мне нужно решить, что делать дальше.

В заметаемом снегом городке то загорается, то гаснет электрическая вывеска: КОВРОВЫЙ ДОМ. В Монтане ноябрь, поздний вечер, улицы пусты. Все прячутся от снегопада. Иногда проедет случайная машина — редкая, как старая почтовая марка. Снег кружит над вывеской, что призывает людей покупать ковры в закрытом магазине.

Ковров полно, но дверь заперта, продавцы ушли домой.

Странно, зачем нужна среди ночи эта мигающая вывеска, когда продавать ковры все равно некому. Даже если, скажем, в полночь, проходя мимо, вы проникнетесь настолько, что решите купить ковер; у вас ничего не получится, ибо КОВРОВЫЙ ДОМ закрыт.

В этот снежный и чертовски холодный вечер, посмотрев на мигающую вывеску, вы, может, и вправду захотите купить ковер, чтобы завернуться в него и хоть чуть-чуть согреться.

Но даже и не думайте.

Вчера вечером температура упала до 12 градусов. Самая холодная ночь за всю нынешнюю осень. Я проверял температуру, пока смотрел телевизор — комедии и т. д.

Я честно пас эту температуру, следуя за ней, как ледяной пастырь, час за часом, вниз с 30 до 12 градусов. Посмотрев некоторое время телевизор, выходил на заднее крыльцо и смотрел на термометр.

Трудное это дело — говорить об американской поп-культуре, но, тщательно взвесив слова, я все-таки должен признать, что температура получилась намного интереснее телевидения.

Жаль, что из нее нельзя сделать программу. Не пришлось бы каждый раз вставать и выскакивать на улицу. Сидел бы себе и смотрел в 9 часов вечера 16 градусов по Фаренгейту.

…Как запотевает холоднющим утром кухонное окно, и совсем ничего сквозь него не рассмотришь, потом медленно проясняется, и видны заснеженные горы, 10 тысяч футов, и окно запотевает снова, и кофе на плите, и горы тают, как грезы.