Джойс Оутс - Блондинка. Том II

Перлман тоже проявил твердость в своих отношениях с КРАДом. Перлман тоже повел себя с достоинством. Тут ему следовало отдать должное.

Скажи, ты ее трахнул, а, Макс? Или только собираешься трахнуть? Где тут подтекст?

— И если мы поставим этот спектакль, Мэрилин станет настоящей сенсацией. Я сам, лично, готов работать с ней, хоть несколько месяцев кряду. Она уже делает замечательные успехи на занятиях по актерскому мастерству. А эта ее внешняя оболочка, эта раковина, в которую она прячется, — да у кого ее нет! — ее тоже можно разрушить. И мы увидим внутри кипящую лаву. И все в городе будут говорить, какой это риск для нашего театра, для репутации Перлмана, а Перлман возьмет да и покажет им всем!.. Мэрилин им всем покажет! Это будет сценический дебют века!

— Ход конем, — с иронией вставил Драматург.

— Именно! — громко и возбужденно подхватил Перлман. — И после этого она может вернуться в Голливуд. Они, конечно, подадут на нее в суд, Студия, я имею в виду. Она откажется обсуждать с ними что-либо, но я уже звонил туда, ее агенту. И он был со мной честен и достаточно доброжелателен. Обрисовал ситуацию. Оказывается, Мэрилин нарушила условия контракта и задолжала студии то ли четыре, то ли пять фильмов. Ну, я и говорю ему, ведь все это время не получала зарплаты и не имела никаких сбережений. Разве в таком случае она не свободна работать на меня? А он засмеялся и ответил: «Она свободна лишь в том случае, если может заплатить за эту свободу. Или, может, вы заплатите за нее?» Ну, тогда я и спрашиваю, о какой, собственно, сумме идет речь. О сотне тысяч? Двух сотнях? Тут он и говорит: «Скорее о миллионе чистоганом. Это Голливуд, а не какой-нибудь там ваш Великий белый путь. [30] Великий белый путь — одно из названий Бродвея, обязано своим происхождением иллюминированной рекламе, особенно ярко освещающей эту улицу в районе Таймс-сквер. Сказал, как отрезал, поганец, да еще и ржет. А ведь совсем сопляк, моложе меня. Ну, я и повесил трубку.

И снова Драматург промолчал. И слегка передернулся от отвращения.

С того, самого первого вечера они с Блондинкой Актрисой встречались еще два раза. Говорили и не могли наговориться. Да, держались за руки. И Драматургу надо было бы сказать: Я люблю тебя, я тебя обожаю. Он должен был бы сказать: Но я не могу больше с тобой встречаться. Блондинка Актриса болтала без умолку, но рассказывала не о своем голливудском прошлом и не о своих финансовых трудностях в данный момент. Однако Драматург уже знал, где-то слышал или вычитал, что Студия подала в суд на Мэрилин Монро.

Какое отношение имеет этот персонаж к ней? Или к нам? Никакого.

Макс Перлман продолжал болтать еще минут десять. При этом настроение его резко менялось — от восторженно-экстатического до угрюмого и полного сомнений. Драматург представил, как его друг сидит, откинувшись на спинку старенького вращающегося кресла, потягивается всем телом и жирными мускулистыми руками почесывает свой волосатый живот — в том месте, где задрался свитер. А на стенах его тесного и вонючего офиса развешаны фотографии таких прославленных актеров, как Марлон Брандо, и Род Стайгер, и Джеральдин Пейдж, и Ким Стэнли, и Джулия Харрис, и Монтгомери Клифт, и Джеймс Дин, и Пол Ньюмен, и Шелли Уинтерс, и Вайвека Линдфорс, и Эли Уоллах. И все они, радостно улыбаясь, глазеют на Макса Перлмана. Настанет день — и рядом с ними появится прелестное личико Мэрилин Монро, самый ценный из трофеев Перлмана.

После паузы Перлман спросил:

— Может, ты собираешься передать эту пьесу в другой театр? Моя догадка верна?

И Драматург ответил:

— Нет, Макс. Не собираюсь. Я даже не считаю, что она закончена, что готова к постановке. Вот такие дела.

На что Перлман бурно воскликнул:

— Черт! Так давай закончим ее вместе. Давай поработаем над ней, ты да я, и подготовим к следующему сезону в лучшем виде. Ради нее.

Драматург ответил миролюбиво и тихо:

— Спокойной ночи, Макс.

И быстро повесил трубку. А потом снял ее и положил рядом с аппаратом.

Перлман из тех, кто вполне может перезвонить, и звонить будет до бесконечности.

Обман. Она тоже звонила ему. Трезвон телефона вонзался в самое сердце, как лезвие ножа.

Привет! Это я. Твоя Магда. Будто ей была необходимость представляться.

Однажды днем он схватил телефонную трубку, поднес к уху и услышал прелестный низкий и горловой, чуть бездыханный женский голос. Он пел: