Джойс Оутс - Блондинка. Том II

— До чего же у тебя белые волосы! Неужели ты тоже такая же старая, как я?

Норма Джин помогла матери искупаться, сама помыла ей свалявшиеся, точно войлок, волосы, а потом осторожно и аккуратно расчесала их. И разговаривала с Глэдис шутливо, как с маленьким ребенком, и весело напевала.

— Все так беспокоились о тебе, мамочка. Ты ведь больше не убежишь, нет?

Оказалось, что ранним утром, еще на рассвете, Глэдис каким-то образом умудрилась отпереть не одну, а несколько дверей (или же они не были как следует заперты вопреки дружным уверениям персонала) и, никем не замеченная, перебежала лужайку перед домом и оказалась за воротами. И вот, выйдя на улицу, она прошла две с половиной мили, опять же никем не замеченная, до церкви Святой Елизаветы. Где и была обнаружена на следующее утро несколькими ревностными прихожанами, явившимися к семичасовой мессе. На ней было простое хлопковое бежевое платье без пояса с плохо подшитым подолом, нижнее белье отсутствовало. И еще, когда она выходила из клиники, на ней были вельветовые шлепанцы, но, очевидно, она потеряла их по дороге. И костлявые ноги были сплошь покрыты ссадинами и шрамами. Норма Джин бережно и нежно обмыла матери ноги, смазала йодом царапины.

— А куда ты шла, а, мам? Могла бы и меня попросить отвести, если тебе туда захотелось. В ту же церковь, к примеру.

Глэдис пожала плечами:

— Я знала, куда иду.

— Но ты могла пострадать. Попасть под машину… или заблудиться.

— Еще ни разу в жизни не заблудилась. Я знала, куда иду.

— Но куда же, куда?

— Домой.

Слово так и повисло в воздухе. Странное и замечательное, словно мигающее неоном насекомое из рекламы. Потрясенная, Норма Джин не знала, что и сказать. И увидела, что Глэдис улыбается. Женщина, у которой есть своя тайна. Давным-давно, в другой жизни, она была поэтессой. Она была красивой молодой женщиной, умевшей привлекать внимание мужчин, в том числе и такого могущественного голливудского магната, как отец Нормы Джин. До приезда Нормы Джин в клинику Глэдис успели дать «успокоительную таблетку». И теперь она не выказывала сколько-либо заметного волнения или смущения тем, что вызвала такой переполох. Проспала всю ночь на жесткой деревянной скамье, описалась, намочила одежду, но и это ее ничуть не смущало. Она — ребенок. Жестокий непослушный ребенок. Она заняла место Нормы Джин.

Некогда прекрасные глаза Глэдис стали какими-то мутными, утратили блеск и походили на скучную морскую гальку; кожа обвисла, приобрела зеленоватый оттенок. И тем не менее она, несмотря на то что проблуждала всю ночь босая, не выглядела, на взгляд Нормы Джин, постаревшей. Будто ее околдовали еще много лет назад; другие женщины вокруг старились, а Глэдис — нет. Норма Джин заметила с легким упреком:

— Знаешь, мама, ты можешь поехать ко мне домой в любое время, как только захочешь. Помни это.

Пауза. Глэдис чихнула и вытерла нос. Норма Джин уже приготовилась услышать ее громкий издевательский смех. Домой? К тебе? Это куда еще? Норма Джин добавила:

— Ты совсем еще не старая. Ты не должна называть себе старой. Тебе всего-то пятьдесят три. — И после паузы нерешительно спросила: — Тебе хотелось бы стать бабушкой?

Вот оно! Слово вылетело. Бабушка!

Глэдис зевнула. Широко и сладко распахнутый рот походил на кратер. Норма Джин была разочарована. Стоит ли повторять вопрос?

Она помогла матери улечься в постель. И та лежала там в чистой хлопковой рубашке среди чистых хлопковых простыней. От самой Глэдис уже больше не пахло кисловатой мочой, но отголоски этого печального запаха, слабые, как эхо, продолжали витать в комнате, в частной палате Глэдис, за которую «мисс Бейкер» выкладывала ежемесячно кругленькую сумму. Комната была небольшая, размером с вместительный чулан, с единственным окошком, выходящим на парковку. У кровати тумбочка, на ней лампа, одно виниловое кресло, узкая больничная койка. Было здесь и некое подобие бюро из алюминиевых планок, на нем среди туалетных принадлежностей и одежды лежали стопки книг, подарки от Нормы Джин, накопившиеся за все эти годы. По большей части то были поэтические сборники, красивые, изящно изданные книжки. И еще они казались совсем новенькими, словно их редко открывали. Уютно устроившаяся в постели Глэдис, похоже, собиралась погрузиться в сон. Ее каштановые с металлическим отливом волосы высохли и змеились по подушке отдельными прядями. Веки закрылись, уголки бескровных губ безвольно отвисли. И Норма Джин с болью заметила, что руки матери с набухшими венами (руки Нелл), некогда такие выразительные и подвижные, словно являющиеся отражением всех внутренних бурных ее переживаний, лежат теперь вяло и безжизненно. Норма Джин взяла эти руки в свои.