Джойс Оутс - Блондинка. Том II

— Знаешь, дорогая, мне кажется, тебе следует перестать кормить этих кошек, — заметил однажды Драматург.

— О, да, конечно! Скоро перестану.

— Их собирается тут все больше и больше. Всех кошек с побережья штата Мэн все равно не накормишь.

— Знаю, Папочка. Ты прав.

Однако она все равно продолжала кормить этих тварей на протяжении всего лета, в чем он и не сомневался. И не желал знать, сколько именно тощих, оголодавших кошек собирается у крыльца каждое утро. Этой женщине было свойственно поразительное упрямство. И еще — железная воля. Каждому мужчине должно быть ясно — такая кого угодно сотрет с лица земли. Всегда победит, в самом главном. А в пустяках уступит — пусть себе торжествует.

Он сидел наверху, в кабинете, и записывал эти слова (или нечто похожее), как вдруг услышал крик. «Я так и знал! Знал, что этим кончится».

Сбежал вниз и нашел ее лежащей у входа в подвал. Она стонала и корчилась. Фонарик, вылетевший из руки, отбрасывал в глубины подвала узкий луч света, и там двигались какие-то бесформенные странные тени.

Она кричала, просила, чтобы он помог ей, спас ее ребенка. Он наклонился над ней, и она тотчас же вцепилась в его руки, притянула к себе. Словно хотела, чтобы он принял ребенка. Он вызвал «скорую». Ее увезли в Брансуик, в больницу. Выкидыш на пятнадцатой неделе беременности. Случилось это 1 августа.

Именно тогда мы и начали умирать, верно? Ты во всем винила меня.

Ничего подобного. Кого угодно, только не тебя.

Потому, что я не смог спасти тебя и ребенка.

Только не тебя.

Потому, что не я испытал все эти страдания. Не я истекал кровью.

Не ты. Я. Я во всем виновата, я это заслужила. Я уже однажды убила своего ребенка. И этот, наш, был уже мертвый.

Она, совершенно убитая горем, провела в больнице неделю. Сильнейшее кровотечение, едва не умерла в приемной. Кожа приобрела какой-то безжизненный восковой оттенок, под глазами темные круги, вся в синяках и ссадинах — они покрывали лицо, шею, руки. Упав, она растянула запястье. Сломала несколько ребер. В уголках глаз и безвольного рта залегли глубокие морщины. Когда перепуганный насмерть муж впервые увидел ее лежавшей на носилках в приемной, без сознания, ему показалось, что она умерла. Теперь же в палате, куда не пускали никого, кроме него, она лежала во всем белом, откинувшись на подушки, из носа торчали трубочки, такие же прозрачные трубочки были подведены к рукам, и походила на уцелевшую после катастрофы: землетрясения или бомбежки. У выжившего в подобной катастрофе человека обычно не находилось слов для описания того, что довелось ему испытать.

Она постарела. Весь присущий ей блеск юности разом померк.

Она «находилась под наблюдением». Врачи сообщили Драматургу, что, находясь в припадке отчаяния, она грозилась покончить с собой.

Однако как красиво было у нее в палате! Море цветов.

Хотя именно эта пациентка оказалась здесь под вымышленным именем. Ничуть не похожим на настоящее.

Какие потрясающие букеты, ни один из сотрудников брансуикской больницы никогда не видел прежде ничего подобного. Места в палате цветам не хватало, и они «выплескивались» в коридор, в приемную для посетителей и процедурные.

Ясное дело, ведь в брансуикской больнице никогда не лежала прежде голливудская знаменитость.

И, ясное дело, доступ фотографам и репортерам был сюда перекрыт. Однако снимок Мэрилин Монро все же появился на первой странице «Нэшнл энквайер» — бледная женщина в больничной постели, снятая через раскрытую дверь, с расстояния примерно пятнадцати футов.

У МЭРИЛИН МОНРО СЛУЧИЛСЯ ВЫКИДЫШ НА 4-М МЕСЯЦЕ БЕРЕМЕННОСТИ. НАХОДИТСЯ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ ИЗ-ЗА УГРОЗЫ СУИЦИДА.

Еще одна похожая фотография появилась в «Голливудском сплетнике», а ниже было напечатано «эксклюзивное телефонное интервью» с прикованной к постели Монро. И подписано оно было газетчиком с псевдонимом «Замочная скважина».

Эти безобразные, просто вопиющие публикации Драматург старался ей не показывать.

Беседуя с нью-йоркскими друзьями по телефону, он искренне и взволнованно говорил им следующее:

— Я преуменьшал страхи Нормы. Никогда себе этого не прощу!.. Нет, дело тут вовсе не в беременности, она ничуть не боялась родов. Просто я хочу сказать, ее страхи были связаны совсем с другим. С Холокостом, с «еврейской проблемой». Она всегда была заворожена историей. Теперь я понимаю, что страхи ее не были преувеличенными или воображаемыми. В общих чертах ее страх сводился к интеллигентским опасениям…