Джойс Оутс - Блондинка. Том II

— О, но ведь я хотела… Что?

— Послушай, не волнуйся. Мы сейчас исправим этот недостаток. Вот так…

Черт! Наверное, ему не следовало произносить это слово, «недостаток». Оно еще больше расстроило жену — она отшатнулась, как ребенок, которому влепили пощечину.

Драматург стал пристраивать гортензии в плоские вазы, на поверхности плавали головки цветов. (Надо сказать, что многие из них уже отцветали. Больше дня им не продержаться. Но Норма, похоже, этого не замечала.) Затем он начал вплетать между гортензиями стебли красных вьющихся роз с оборванными листиками.

— Смотри, милая, как красиво у нас получается. С этаким японским акцентом.

Норма наблюдала за его действиями с расстояния нескольких ярдов. Молча. Стояла и поглаживала живот, прикусив нижнюю губку. И еще как-то странно и часто дышала, и похоже, не слышала, что говорил ей муж. А затем с сомнением в голосе заметила:

— Разве это правильно, делать вот так? Ставить цветы вот так? Так коротко обрезать стебли? Никто не б-будет над нами смеяться?

Драматург поднял голову и удивленно уставился на нее. — Смеяться? С чего это тебе вдруг в голову взбрело, что кто-то станет над нами смеяться?

И выражение лица у него было недоумевающее. Смеяться надо мной?..

10

Он искал ее на кухне, в маленьком алькове, где она иногда пряталась.

Если не в кухне, то в гараже.

Если не в гараже, то на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал.

(Что за странное, вонючее, темное место! Нашла, где прятаться!.. Хотя Норма отказывалась признаться, что прячется.)

— Дорогая, почему бы тебе не посидеть с нами? На террасе? Что ты здесь делаешь?

— О, Папочка, сейчас иду! Сию же минуту! Я как раз…

Поздоровалась с гостями и почти тотчас же умчалась прочь, как испуганная дикая кошка. И оставила его одного с друзьями. Неужели испытывает страх, как при выходе на сцену?

Но он не стал упрекать ее. Не стал говорить: Знаешь, Норма, не следует давать им пищу для разных там кривотолков и разговоров! О нас.

На самом деле подразумевалось: пищу для разговоров о тебе.

Нет, он вел себя, как и подобает любящему мужу, — был добр, мягок, сочувственно улыбался. Добродушно подшучивал над всем известной застенчивостью Мэрилин Монро, старался превратить это в расхожую домашнюю шутку. Нашел ее на кухне, в алькове, целиком поглощенную разглаживанием бумажных пакетов для продуктов. Гости тем временем осматривали дом, потом вышли на террасу. Драматург поцеловал жену в лоб, чтобы успокоить. От волос исходил еле уловимый химический запах. Она вот уже несколько месяцев не обесцвечивала волосы, но стоило ей вспотеть, и они начинали пахнуть.

Он говорил с ней очень нежно. Не ругал, не упрекал ни в чем. Он видел строки этого диалога, как будто только что написал его сам.

— Дорогая, не стоит придавать их визиту такого уж большого значения. Ты, похоже, нервничаешь. Ты ведь уже знакома с Руди и Джин, сама говорила, что они тебе нравятся…

— Но я им не нравлюсь, Папочка. И потом, они приехали к тебе.

— Не говори глупостей, Норма. Они приехали повидать нас обоих.

(Нет, не так. Из голоса следует убрать всю раздражительность. И удивление — тоже. Он должен говорить с этой девочкой-женщиной так, как некогда говорил со своими маленькими детьми, обожавшими и в то же время немного побаивающимися своего папочку.)

— О, да я нисколько не виню их в этом! Их я не виню. Ты же их друг.

— Ну да, конечно, я знаю их гораздо дольше, чем ты, фактически вот уже полжизни. Но…

Она рассмеялась, затрясла головой и подняла обе руки ладонями вверх. В этом жесте крылись и мольба, и знак того, что она сдается.

— О, но… Зачем этим людям, близким и лучшим твоим друзьям, тем более он писатель, она редактор, зачем этим людям я?

— Дорогая, так ты идешь или нет? Они ждут.

И она снова покачала головой, и снова засмеялась. И смотрела на него странно, чуть искоса. Ну в точности одичавшая кошка, перепугавшаяся без всякой на то причины, кошка, готовая удрать и еще — опасная… Однако Драматург отверг все ее абсурдные опасения и начал просить снова, тихонько и нежно поглаживая пальцем по лбу, стараясь поймать ее взгляд. Стараясь сделать так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза, — порой это срабатывало, как гипноз.

— Дорогая, так ты идешь со мной, да? Ты выглядишь так чудесно, ты у меня просто красавица.

Она действительно была красавицей, женщиной, страшившейся своей красоты. Иногда ему казалось, она рьяно отвергает эту красоту, не хочет, чтобы красоту путали с «ней самой». И в то же время он не знал еще ни одной женщины, которая бы столь трепетно относилась к своему внешнему виду, особенно если ей предстояла встреча с незнакомцами.