Алексей Слаповский - Большая книга перемен

Но я увлекся, тебя интересуют не теоретические рассуждения, а то, что случилось, потому что ты, может быть, до сих пор этого не понимаешь.

А случилась простая и сложная вещь: когда я увидел тебя вместе с Павлом, во мне поднялось все плохое и хорошее, что было. А проще говоря – зависть. Я просто заболел, но мне показалось, что это любовь. Все, что я тогда делал, то есть успехи на публичном поприще и т. п., на самом деле было для тебя. Я использовал любой момент, чтобы понравиться тебе.

Постепенно я убеждался, что приближаюсь к цели. Я видел, что тебе нравится Павел, но многое тебя в нем не устраивает. И выставлял напоказ как раз то, что было противоположно Павлу, чтобы это нравилось тебе. Я долго кружил вокруг и около, пока не убедился, что ты испытываешь ко мне симпатию. Потому что мне надо было бить наверняка. И, когда мне показалось, что наступил решающий момент, я признался тебе в любви. Я сам не ожидал такого быстрого отклика.

Любил ли я тебя тогда на самом деле? Мне казалось, что нет. Я купался в своей удаче, в том, что ты тоже меня любишь. Я вообще в тот период осмелел, действовал решительно на всех фронтах, писал статьи для всех газет, выступал на всех трибунах – такое было время.

Я помню тот вечер, когда ты сказала, что хочешь во всем признаться Павлу. Конечно, я сказал, что сам возьму это на себя. И взял, как ты помнишь, был тот разговор на балконе с мордобитием. Но теперь я могу признаться, что именно такой реакции и ждал от Павла. Я все предвидел. Я знал, что недостоин тебя, что очень скоро ты обнаружишь мои чувства фальшивыми и проклянешь меня. И я своим поступком сделал наши дальнейшие отношения невозможными, а тебе сказал, что не могу пойти против брата.

В итоге ты все-таки сделала выбор в его пользу. Конечно, это была ошибка, лучше бы, если бы был кто-то третий, Павел ведь не мог забыть твоей «измены». Но потом я понял: нет, не ошибка, его ты тоже любила, хоть и по-другому. Такое в жизни бывает. Тем более что Павла (как и Максима) любили все, они умели возбуждать к себе симпатию.

Мне же для возбуждения любви к себе, а я этого тоже хотел, приходилось прилагать неимоверные усилия. Я работал на контрасте – если Максим и Павел избрали стезю откровенных дельцов, то я взялся за роль спасителя народа, если можно так выразиться. Парадокс в том, что я действительно видел, что многое надо спасать и многое можно сделать. Я был, можно сказать, готов на подвиги. В это время развернулись политические баталии, я принимал активное участие, не поняв еще, что мы, кто сшибались лбами напрямую, были игрушками в тех руках, о которых мы даже не подозревали, что умные наблюдают за войной придурков, а сами в это время таскают из наших складов боеприпасы и продают враждующим армиям. Извини за батальные метафоры, не близкие женщинам.

А потом наступил период апатии, когда вокруг не оказалось никого, кроме одной женщины, о которой здесь неуместно говорить.

Но жить было как-то надо, я решил, что самое лучшее – плыть по воле волн, то есть жить маргинально, как большинство провинциальных интеллектуалов: работать, где придется, выпивать, с кем придется, балаболить, балагурить, мечтать о каком-то неожиданном крупном заработке, чтобы с деньгами уехать в какую-нибудь глушь, слушать птиц и думать мысли.

А потом мы опять встретились, и ты спросила, что бы я сказал на то, если бы ты ушла от мужа с детьми ко мне. После добровольного одиночества у меня возникла полная иллюзия, что я тосковал по тебе, люблю тебя и готов ради тебя на все. Поэтому мой ответ был: да.

И были два счастливых месяца. Правда, мы жили не полноценной семьей, только встречались, но будущее казалось не за горами.

Приступаю к самому страшному моменту, который я вынужден честно объяснить.

Когда братья позвали меня на рыбалку, я понял, что состоится серьезный разговор. Я не был готов к нему. Я знал, какие мне будут задавать вопросы, но не знал, что буду отвечать.

При разговоре Павел сказал, что я коверкаю его с тобой жизнь. Что у вас сложные отношения, но это отношения мужа и жены. А я веду себя подло уже потому, что за попытки отбить жену брата можно и убить. О том, что я тебя почти отбил, он не знал (меня, кстати, меньше мучило то, что я вру и не говорю об этом, чем то, что вынуждаю тебя врать). И вот тут настал момент истины. Я мог бы признаться Павлу, что на самом деле наша любовь односторонняя, что я люблю тебя не так, как ты меня. Он бы обрадовался, но как бы это подействовало на тебя? Он требовал одного: чтобы я не встречался с тобой ни под каким видом. Он не требовал, чтобы я уехал. Но я представлял, насколько сложно будет жить в одном городе и не встречаться. То есть для меня переносимо (прости!), а как будешь жить ты?