Джулиан Барнс - Пульс

Мама… кто способен описать свою мать? Когда кого-нибудь из членов королевской семьи газетчики спрашивают, каково это — принадлежать к королевскому роду, те всегда смеются и отвечают, что им непонятно другое: как можно не принадлежать к королевскому роду. Вот так же и я не понимаю, как моя мать могла бы не быть моей матерью. Потому что в таком случае и я был бы не я — это само собой, правда ведь?

Очевидно, у нее были трудные роды. Потому, наверное, я и остался единственным ребенком; впрочем, не уточнял. Разговаривать о гинекологии у нас в семье как-то не принято. О вере — тоже, потому что мы неверующие. О политике иногда беседуем, но почти никогда не спорим: с нашей точки зрения, что одна партия, что другая — один черт. Вроде бы у папы взгляды чуть более правые, чем у мамы, но в общем и целом мы привыкли полагаться на себя, помогать другим и не рассчитывать, что государство будет нас пестовать от колыбели до креста. Нормальные, здравомыслящие представители среднего класса.

Но все это — благодаря маме. Когда я был маленький, папа любил выпить, но мама его перевоспитала, и теперь он позволяет себе рюмочку только в особых случаях. Сам я в школе считался трудным подростком, но мама своим терпением и любовью меня перевоспитала, четко обозначив границы, которые переступать нельзя. Наверное, и с папой было так же. Она у нас — всему голова. В речи у нее до сих пор сквозит ланкаширский акцент, но у нас в семье не принято распинаться на тему севера и юга, даже в шутку. Мне кажется, когда в семье один ребенок, это особый случай, потому что невозможно разделиться на два лагеря — взрослые и дети. Нас трое, вот и все дела; и хотя меня, вероятно, баловали чуть больше, чем следовало, я с раннего детства научился жить в мире взрослых, потому что иное в городе не прокатывает. Допускаю, конечно, что я заблуждаюсь на свой счет. Если спросить у Дженис, можно ли считать меня сложившейся личностью, представляю, что она ответит.

Так вот: мать морщится, отец хмурится. Идут дальше до тех пор, пока уже не остается ни малейшего сомнения насчет содержимого бетонного чана: там однобокой горкой навалено красновато-фиолетовое месиво. Моя мать — тут я могу попасть пальцем в небо, хотя ее лексикон мне знаком до мелочей — высказывается примерно так:

— Попахивает, однако.

Отец понимает, что имеется в виду. Выжимки. Насколько я знаю, именно так называются отходы виноделия: кожица, веточки, косточки и прочее. Родители в таких вещах разбираются; они вообще с интересом, но без фанатизма относятся к тому, что едят и пьют. Кстати, на ферму их привело не что иное, как желание купить и привезти домой несколько бутылок вина урожая того года.

Сам я не то что равнодушен к еде и питью, но отношусь к ним, скорее, прагматично. Знаю, какие продукты полезны, какие обладают наибольшей энергетической ценностью. Всегда знаю, сколько могу выпить, чтобы расслабиться и оттянуться, но не перебрать. Джейк, у которого и здоровья, и жизнелюбия побольше, чем у меня, однажды выдал такую присказку насчет мартини: «Один стакан — в самый раз. Два — много. Три — мало». Но это не мой случай: я однажды заказал себе мартини — и полстакана оказалось в самый раз.

Короче, направляется мой отец к этой куче выжимок, останавливается шагах в десяти и начинает сосредоточенно принюхиваться. Никакого эффекта. Приближается еще на пять шагов — ничего. Буквально сует нос в этот чан — и только тогда на его лице появляется какое-то выражение. Да и то не столько от запаха кислятины, сколько от того, что говорят ему собственные глаза — и жена. Отец реагирует с любопытством, но без настороженности. Потом на протяжении всего отпуска проверяет, где его подводит обоняние. На заправке должно пахнуть бензином — но нет. Двойной эспрессо в местном баре — не пахнет. Ползущие по выщербленной стене цветы — не пахнут. Вино, налитое для пробы на донышко услужливым официантом, — не пахнет. Мыло, шампунь — эффекта ноль. Дезодорант — то же самое. Это, как признался мне отец, просто дикость: опрыскиваешь себя дезодорантом с приятным запахом, чтобы не допустить появления неприятного запаха, — и не чувствуешь ни того ни другого.

Родители условились до возвращения домой ничего не предпринимать. Мама уже готовилась пилить отца, чтобы тот позвонил в поликлинику. У них не было привычки по любому поводу дергать врача. Но каждый считал недомогания другого более серьезными, чем свои собственные. Потому она и готовилась его пилить. На худой конец, одному из супругов не возбранялось просто снять трубку и записать другого на прием.