Гурген Ханджян - Тени улицы марионеток

— Утром попалась, — равнодушно уронила хозяйка.

— Вы бы выбросили ее.

— Пускай попищит, чтобы подружкам неповадно было. Бибик у меня уже старый и беззубый. Будь он помоложе, они бы и близко к дому не подходили: разорвал бы за милую душу.

Лежавший за дверью пес понял, что речь идет о нем, и вошел в комнату. Порычав на крысу, он взял ее беззубым ртом и встряхнул.

— Убери ее, Бибик, джентльмен боится крыс. Унеси, — приказала хозяйка, и Бибик поволок крысу вместе с капканом во двор.

— Хороший пес, — сказал Каро, облегченно вздохнув.

— Скоро другого приведу, этот уже списанный. Большого пса. Кобеля, — при последнем слове лицо хозяйки изменило свое выражение. Затем, сощурив глаза, она глубоко затянулась. — Молоко будешь носить ежедневно, я не нанималась бегать за ним.

— Конечно, ежедневно.

— Пеленки, полотенце, все такое...

— Да-да, завтра же все принесу, вы не беспокойтесь.

— Мне-то чего беспокоиться? И вообще называй меня на ты. Терпеть не могу этих штучек. Домашней водки выпьешь, виноградной?

— Выпить, что ли?

— А как же, выпей.

За все это время ребенок не издал ни звука.

— Молчит, чтобы я подумала, будто он послушный, — расхохоталась хозяйка, ставя на стол бутылку и стаканы, хлеб с сыром и зеленый лук.

Каро закусил сыром, а хозяйка прикурила погасшую папиросу.

— Ну, мы пойдем, до завтра, — сказал Каро после недолгой паузы.

— Спешишь? Может, выпьем еще?

— Нет, достаточно, у меня еще уйма дел. Спасибо.

— А что, водка делу помеха? Хотя тебе виднее. Ребенка не забудь.

— Утром приедем.

— Приезжай, приезжай. Ты не думай, буду нянчить первый сорт, все чин чинарем. Я детей не люблю, но нянчить буду любо-дорого. Я знаю, что тебе нужно.

— Что?

— А чего ты так испугался? — расхохоталась она. — Иди спокойно, все будет в ажуре.

Попыхивая папиросой, она проводила Каро с насмешливой улыбкой на ярко накрашенных губах.

Суббота. Территория вокруг церкви забита машинами.

Каро вошел в притвор без прежнего благоговения: независимая походка, руки в карманах.

— Нельзя, сынок, вынь руки из карманов, — одернул стоявший на паперти горбатый старик.

Каро удивился тому, что старик в состоянии замечать что-либо, поскольку его спина была настолько сгорблена, что, казалось, он может видеть лишь землю или в лучшем случае обувь стоящих рядом прихожан. Чтобы не огорчать старика, Каро покорно вынул руки. «Умница, сынок, да поможет тебе Бог», — промолвил несчастный калека и платком вытер пот с раскрасневшегося лица. Каро на миг почувствовал себя виноватым перед этим кривым, обездоленным существом, виноватым в том, что спина у него самого прямая, в том, что он может без усилий глядеть на небо, на солнце, видеть человеческие лица.

— Обнажи голову, сынок, так нельзя, — вновь раздался загробный голос старичка, обращенный к очередному прихожанину.

Каро отвернулся и вошел в церковь. Присел на край скамьи у дальней стены. Через некоторое время, тяжело вздыхая, вошел старичок и уселся рядом. Каро видел, как он беззвучно шевелит губами. «Молится. Молится, вместо того, чтобы ругаться».

Перед алтарем стояла разодетая пышная дама, восхищенно разглядывавшая икону. Выражение ее лица было насквозь фальшивым. От блеска украшавших ее уши, грудь и пальцы драгоценностей померкло, потускнело пламя свечки в ухоженных руках. Вздохнув, она опустила глаза, поставила свечку и подошла к стоявшему поодаль мужчине, взглядом оценщика рассматривавшему подвешенную под куполом огромную люстру. Женщина взяла его под руку и парочка торжественно проплыла к выходу. «Когда я ставлю свечку, душа просто умиротворяется, — донесся до Каро голос женщины, более громкий, чем это было необходимо. — Может, дадим нищему десятку, пусть помолится за наших деток?»

За скамьей раздался до омерзения знакомый писк. Каро резко повернулся с исказившимся от отвращения лицом. Из темной щели торчала наглая, острая крысиная морда. Принюхавшись, крыса смело вынырнула из своего укрытия и побежала вдоль стены.

«Крысы овладели храмом твоим, Господи. Крысы и мещане. Ты — покровитель мещан и грабителей, которые с утра пораньше начинают разорять мир, разрушать природу, обманывают, обворовывают ближних, а вечером приходят в твой храм очиститься, получить благословение, чтобы завтра спокойно продолжать начатую работу. И ты радостно берешь их под крылышко. А ты помоги этому несчастному калеке, почему бы тебе не помочь ему или другим таким же кротким? Ты же проповедуешь любовь и кротость. Где награда за эту кротость? В царстве твоем? Нет никакого твоего царства. Вот оно все, что есть. Твои речи лишь дурачат наивных. Довольно! Перестань сбивать с толку своими небесными законами; наша жизнь должна идти по нашим законам. Есть ты или нет тебя, от этого ничего не меняется. Ты сам по себе, мы сами по себе. Не желаю больше верить. Его я не принесу тебе в жертву, пусть он растет по нашим земным законам. Я сломаю в нем все, что от тебя. Пусть он будет зубастым, пусть научится кусаться, чтобы урывать свой кусок, чтобы его не били по голове, чтобы он не приползал в твой храм вымаливать помощь и оставаться с носом. Оставь в покое меня и его».