Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

Я побожился благочинному, что исправлюсь и тем же вечером прогнал Веру. Но она все равно каждый день приходила и сидела на пороге моей сторожки. Куда бы я не шел: на требу или в магазин — Вера всюду следовала за мной. Один раз я не выдержал, ослеп от ярости и страха, схватил ее за воротник пальто, волоком вытащил на дорогу и бросил там, пожелав, чтобы ее переехал автобус. Веры не было два дня. Я уже, было, вздохнул спокойно, как она снова возникла на пороге сторожки с банкой борща, грязная, измученная, но улыбающаяся. Так продолжалось до марта. Я кричал, ругался, умолял Веру оставить меня в покое, выбрасывал и топтал принесенные ею продукты, писал заявление участковому с требованием «оградить меня от домогательств гражданки Сухаренко», но Вера приходила вопреки всему и твердила одно и то же: «Люблю тебя! Люблю! Люблю безумно!»

Накануне страстной седмицы мне прислали указ о моем возвращении в обитель и назначении помощником эконома. Я ликовал. Наконец-то настал день моего избавления от Вериного ига. Я решил измениться, покаяться, набрать в библиотеке свято-отеческой литературы и углубиться в изучение опыта древней аскетики. Я решил стать идеальным монахом, незаметным, полупрозрачным, отрешенным от мирской суеты, даже немного блаженным. Правда, монастырскому духовнику отцу Алексию я так и не смог рассказать свой грех. Конечно, меня подмывало разрыдаться, признаться во всем до мелочей и нюансов, освободиться, но я вдруг испугался за себя, за то, как я буду выглядеть в глазах духовника. Я мог быть мятущимся, сомневающимся, слабым, но только не впавшим в плотской грех, так как это упрощало меня, перечеркивало смысл моего иночества, и, самое главное, рушило авторитет, который я долго заслуживал в лице духовника и остальной братии своим показным интеллигентским смирением. На прямой вопрос отца Алексия, нарушал ли я обет целомудрия, я ответил, что только мысленно и еще непроизвольным ночным семяизвержением.

Я отрекся от Веры, измял, изорвал, испачкал ее образ, но так и не выбросил ее из головы. Чтобы как-то расплеваться со своей совестью, я решил сам наложить на себя епитимию: класть по триста поклонов каждый вечер с молитвой Иисусовой. Так я примирю себя с самим собой и сгоню начинающее появляться брюшко… Но, как только я начинал класть поклоны, меня одолевала боль в спине и зевота. Кряхтя, я вставал с колен, выпивал заветную рюмку водки и дальше наступало «Помилуй мя, Боже, в постели лежа».

Мне начали сниться жуткие гипертрофированные женские тела, тяжелые, влажные, неживые, скользкими холодными рыбами разбросанные на песчаном берегу мутного океана, внушавшего мне страх. Исцеляющее время практически вылечило меня от воспоминаний, Вера трансформировалась в аллегорические предутренние сновидения без эротического оттенка. Иногда она мне снилась в виде падающего лифта или самолета, терпящего над городом катастрофу, или заброшенной фабрики, из техногенного лабиринта которой я не мог найти выхода. И все было бы терпимо, если бы не выскакивающая, как черт из табакерки, навязчивая мысль сходить на вокзал и потереться в пивной, чтобы посмотреть, как выглядят проститутки. Мысль о том, что я могу купить себе женщину, дьявольски приятно дразнила меня, но я тут же гнал ее прочь.

Один раз я все-таки не выдержал и поволокся на этот хренов вокзал. Накануне сходил в магазин, купил себе дурацкую шляпу и черные очки. Из монастыря я вышел, как полагается, в рясе, чтобы никто ничего не заподозрил. Добравшись до ближайшего общественного туалета, я решил в нем переодеться. Дрожащими от возбуждения руками я стащил с себя рясу, запихнул ее в пакет, надел куртку, нахлобучил шляпу, спрятал бороду в шарф, но, вот не задача, обронил очки в загаженный дерьмом унитаз. Завернув руку в носовой платок и испытывая рвотные позывы, я полез доставать очки, без которых, как мне казалось, во мне немедленно признают представителя духовного сословия. Вымыв очки под краном, я надел их и посмотрел на себя в зеркало: кошмар! Пенсионерская куцая шляпа, торчащая борода, подстреленная подростковая куртка из облезающего кожзама, мятые мешкообразные брюки… «Ой, ой, ой, — подумал я, — ну и видон, ни дать — ни взять, то ли изгнанный из синагоги раввин, то ли затравленный вуайерист, то ли… переодетый поп».

Уверенно зайдя в пивную, я купил себе кружку пива и холодный резиновый чебурек с болтающейся в нем мясной какашкой. Заняв стратегически выгодное место у стойки в темном углу, я немного успокоился и принялся наблюдать за местным контингентом, в основном командировочными и бомжами. В каждой женщине, даже в зевающей толстой продавщице с бордовым волосяным седлом на голове, мне мерещилась развратная путана, жрица человеческих пороков.