Зэди Смит - Белые зубы

— Верно. — Джойс была рада, что не надо больше мучительно подыскивать слова, и засияла от гордости. — Верно.

Джошуа встал из-за стола.

— Ладно, мы пошли заниматься. Маркус, ты не мог бы потом зайти к нам помочь разобраться с биологией? А то у меня не очень-то получается разделять этот материал о репродукции на удобоваримые куски.

— Хорошо. Правда, я занят моей Будущей Мышью, — это была семейная шутка, обыгрывавшая название новой работы Маркуса, и младшие Чалфены запели «Будущая Мышь!», представляя себе Мышь Будущего — антропоморфного грызуна в красных шортах. — А еще мне надо позаниматься музыкой с Джеком. Мы играем на пианино Скотта Джоплина. Джек — за левую руку, я — за правую. Нам, конечно, далеко до совершенства, — он взъерошил Джеку волосы. — Но мы стараемся.

Айри попыталась представить, как мистер Икбал играет Скотта Джоплина правой мертвой рукой с ссохшимися пальцами. Или как мистер Джонс пытается разделить какой-то материал на удобоваримые куски. Ее щеки вспыхнули, когда на нее снизошло откровение от Чалфенов. Есть отцы, которые живут в настоящем, а не таскают за собой историю как кандалы. Есть люди, которые не увязли по самую шею в болоте прошлого.

— Оставайтесь с нами ужинать! — взмолилась Джойс. — Оскар очень хочет, чтобы вы остались. Оскар любит, когда в дом приходят новые люди, он считает, что с ними очень полезно общаться. И он особенно любит, когда приходят черные! Правда ведь, Оскар?

— Неправда, — по секрету сообщил Оскар Айри, плюнув ей в ухо. — Терпеть не могу новых людей, особенно черных.

— Он считает, что с черными очень полезно общаться, — прошептала Джойс.

Это было время новых людей: черных, желтых, белых. Целое столетие гигантского миграционного эксперимента. Так что в конце века вы видите на одной детской площадке Исаака Лёнга у пруда, Дэнни Рэмана в футбольных воротах, Куан О’Рурк с баскетбольным мячом и Айри Джонс, насвистывающую себе под нос. Детей, у которых имя и фамилия не просто не сочетаются, а противоречат друг другу. В их именах массовая миграция, переполненные корабли и самолеты, холод чужой страны, медицинские осмотры. Только в конце века и, может быть, только в Уиллздене встретишь лучших подруг Зиту и Шэрон, которых постоянно путают, потому что Зита англичанка (ее матери это имя показалось красивым), а Шэрон — пакистанка (ее мать решила, что с таким именем девочке будет легче жить в чужой стране). И все же, несмотря на то что мы смешались, несмотря на то что мы наконец научились спокойно входить в жизни друг друга (как возвращаются в постель своей любимой после ночной прогулки), несмотря на все это, некоторым до сих пор трудно признать, что больше всего на настоящих англичан похожи индийцы, а на индийцев — англичане. Но все еще есть белые молодые люди, которым это не по вкусу, которые к ночи выходят на слабо освещенные улицы с зажатыми в кулаках ножами.

Иммигрант смеется над страхом националиста перед болезнями, перенаселением, смешанными браками — все это мелочи по сравнению с великим страхом иммигранта раствориться, исчезнуть. Даже невозмутимая Алсана иногда просыпается в холодном поту, когда ей снится, что Миллат (генетически ВВ; В — означает бенгалец) женится на девушке по имени Сара ( аа; a — означает арийскую расу), у них рождается ребенок — Майкл ( Ва ), который, в свою очередь, женится на какой-нибудь Люси ( аа ) и подарит Алсане неузнаваемых правнуков ( Aaaaaaa! ), их бенгальские гены вымываются, фенотип побеждает генотип. Такой страх — самое необъяснимое и самое естественное чувство в мире. В ямайском языке оно отразилось даже в грамматике: у них нет личных местоимений, нет разделения на «я», «ты», «они», есть только чистое нерасчленимое « Я ». Когда Гортензия Боуден (сама наполовину белая) узнала, за кого Клара вышла замуж, она пришла к ним, встала на пороге и сказала: «Слушай: я и я больше не знаемся», развернулась и ушла. Она сдержала слово. Гортензия вышла замуж за негра, чтобы спасти свои гены от исчезновения, а не для того, чтобы ее дочь народила разноцветных детишек.

Такая же четкая линия фронта была и в доме Икбалов. Когда Миллат приводил Эмили или Люси, Алсана тихо плакала на кухне, а Самад уходил в сад воевать с кориандром. На следующее утро — мучительное ожидание. Самад и Алсана кусали губы, пока не уходила Эмили или Люси, и тогда начиналась словесная война. Клара обычно не ругала Айри, потому что понимала, что не ей ее осуждать, и все же не пыталась скрыть свое огорчение и досаду. Ее сердило все: от комнаты Айри — храма голливудских зеленоглазых богов — до хохота ее белых друзей, которые время от времени совершали набеги на эту комнату. Клара видела, что ее дочь окружает океан розовой кожи, и боялась, что Айри затонет в его волнах.