Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях

— А вот ты нисколько не изменился, — выговорил он.

Как ни странно, это было сказано искренне, хотя и не в порядке комплимента. Лев Белкин, что греха таить, в свои пятьдесят три года — а может, пятьдесят два? — выглядел основательно потрепанным; от него веяло неухоженностью и неустроенностью, на лице отразились красноречивые признаки возраста и невезенья, а одет он был и вовсе как клоун: немыслимый вельветовый пиджак с коричневыми кожаными заплатами на локтях, а на шее — съехавший набок серо-буро-малиновый галстук-бабочка. Но Суханов знал, что бедность и беспорядок простительны в юности; люди достойные со временем их перерастают. Белкин явно предпочел этого не делать. В глазах Суханова он остался таким же молодым, как прежде, только теперь казался заезженным, придавленным, опустившимся…

— Нисколько не изменился — то-то ты меня не узнал, — сказал Белкин.

— Значит, богатым будешь, — безрадостно отшутился Суханов.

— Это вряд ли, — коротко усмехнулся тот. — Богатство не всем на роду написано.

— Ой, я тебя умоляю! — оборвал его Суханов.

Но тут же подумал, что Белкин, вероятно, высказался без всякой задней мысли, а потому не было нужды так огрызаться; нет, никакой нужды не было. Белкин не ответил, и с минуту они смотрели в напряженном молчании, как дождь хлещет по Манежной площади; и все это время Суханов подыскивал какие-нибудь дружеские, непринужденные слова — но ничего не приходило в голову. Момент был упущен: нужные слова надо было говорить много лет назад.

Тут на каменные плиты портика упал прямоугольник света, и в вестибюле Суханов мельком увидел настоящего швейцара, который почтительно кланялся у распахнутой двери. Фойе зевнуло соблазнительным теплом, и на пороге появился известный актер, который на ходу раскрывал огромный розовый зонт над своей девятнадцатилетней женой. Эти двое проворковали Анатолию Павловичу «доброй ночи», с нескрываемым любопытством покосились на Белкина и побежали к подъехавшей «Волге». Девчонка захихикала; Суханов явственно расслышал: «…и сбоку бантик», но остальные ее слова проглотила ночь, и он постарался себе внушить, что предметом обсуждения была некая модная дамская идея, а не дурацкая удавка на шее у Белкина. И все равно неприятный осадок остался, очень даже неприятный: эти смешки, косые взгляды — люди бог весть что могли подумать… Он исподлобья посмотрел на Белкина и впал в тоску.

— Слушай, Лев, — начал он, — как же я тебя в зале проглядел?

— Очень просто, — сказал Белкин. — Меня там не было, приглашения не достал. На самом деле я…

Дверь снова начала отворяться, и в расширяющемся проеме Суханов заметил мощный пурпурный бюст жены театрального критика, а сзади — подпрыгивающего кузнечика-мужа. Охваченный внезапной паникой, он стал оттеснять Белкина подальше от выхода, к ступеням, а сам приговаривал:

— Публика расходится… мы тут на дороге… давай-ка в сторонку…

На углу холодный дождь надавал ему пощечин; Белкин послушно шел следом. Хотя бы так, хотя бы так, еще чуть-чуть — наконец, слава богу, они скрылись от посторонних глаз, прижавшись к стене под символическим прикрытием узкого карниза. К счастью, никто их не видел, если не считать этого длинноволосого… как его там… под розовым зонтиком, с молодой женой, но это ерунда, не тот уровень. Сдерживая облегченный вздох, Суханов протер очки.

— Откроют для всех, тогда непременно схожу, — говорил Белкин, ничего не замечая. — Кстати, у тебя-то какое впечатление?

— Прекрасное. Очень интересные работы. И помещение идеальное.

— Идеальное, значит? — Белкин добродушно сощурился. — Не ты ли говорил, что Манеж строился для верховой езды и лошади выглядят в нем лучше, чем картины…

И тут неожиданно лицо Белкина вспыхнуло поразительной улыбкой. Это было его давнишнее, незабываемое свойство: редкого обаяния улыбка внезапно ярко преображала его неизбывно удрученное лицо, придавая ему удивительную человечность, некую глубокую, светлую осмысленность. Улыбаясь, он легонько взялся за пуговицу на сухановском пиджаке.

— А еще ты говорил, что в этом есть своя логика, потому как большинству художников, которые сюда допущены, место на конюшне. Помнишь, Толя?

Это было уму непостижимо, просто уму непостижимо — как ему удалось сохранить такую улыбку; смущало и другое внезапное открытие — взгляд у Белкина тоже остался прежним: хотя под глазами появились мешки, веки набрякли, а к вискам тянулись морщины, во взгляде его плясал все тот же огонь, обжигавший былой темной, радостной жизнью.