Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях

— Ладно, соврал я, — сказал он хмуро. — Тебя хотел перехватить. Вас с Ниной. Узнал, что сегодня просмотр, и решил: другого случая не будет.

Яростно сплющив зонтик, он бросил его к ногам и стал рыться в отвисшем кармане. Оттуда сбежала золотая обертка от конфеты, закружилась на ветру и тут же утонула. В необъяснимом напряжении Суханов следил за его руками. Наконец Белкин вытащил какую-то глянцевую открытку и сжал ее меж ладонями.

— Вот, хотел вручить, — сказал он. — Это в ближайшую среду. Естественно, без всякой помпы, в газетах не напишут… В общем, я теперь вижу, что напрасно все это затеял, тебя вряд ли заинтересует, так что…

Суханов без слов протянул чуть дрогнувшую руку. Белкин заколебался, пожал плечами и сунул ему открытку. На ядовитом кислотно-зеленом фоне дико прыгали в разные стороны бессмысленные цветные буквы. Суханов снял очки, размазал по стеклам воду и сделал вторую попытку. Буквы начали выстраиваться в более или менее предсказуемом порядке и образовали, хотя и не сразу, а лишь через минуту-другую, короткий текст: «Л. Б. Белкин (1932—). Москва сквозь радугу»; и ниже, петитом, адрес, даты, часы работы…

В молчании разглядывая буквы, Суханов ощутил, как пронзившая его скорбь уступает место какому-то другому, безымянному покуда чувству, которое медленно расправляло могучие черные крылья у него в сердце.

Белкин заговорил, быстро, нервно:

— Понимаешь, у меня это первая… Нет, я, конечно, выставлялся от случая к случаю, но эта — персональная. Галерейка на Арбате, небольшая, зато целиком в моем распоряжении. Название, конечно, идиотское, пошлое, это не я придумал, но спорить не стал, у меня ведь действительно эксперименты с цветом, так что я решил… Тьфу, черт, что это меня понесло?

Он резко умолк, стиснув пальцами виски. А после, совершенно другим тоном, спокойным и до странности безысходным, сказал:

— Толя, послушай: я знаю, у нас давно с тобой пути разошлись, но ведь миновало почти четверть века, и вот… Короче, буду счастлив, если вы с Ниной сможете прийти на открытие. Среда, девятнадцать часов, тут все написано, вот здесь, в уголке, видишь?

Суханов встрепенулся, словно выходя из транса. На лице его распласталась широкая улыбка.

— Конечно, конечно. — Он вертел в пальцах открытку и улыбался, улыбался. — То есть мне надо свой график проверить, но если получится, буду рад… И Нина, конечно, тоже… Будем очень рады…

Внимательно посмотрев на него, Белкин отвел глаза.

— Для меня это важно, — тихо сказал он. — Но если не сумеешь выкроить время, ничего страшного. Я все понимаю, надо было заранее… Нине от меня привет передай, ладно? Доброй ночи, Толя.

— Доброй ночи, Лева, — отозвался Суханов, по-прежнему улыбаясь.

Белкин поднял руку на прощанье и зашагал прочь, сражаясь со своим несуразным зонтом, чьи растопыренные спицы тускло поблескивали в свете фонарей. Суханов стоял без движения и, улыбаясь все той же застывшей улыбкой, глядел в никуда; только пальцы его свирепо давили открытку. Через некоторое время дождь присмирел, пошел на убыль и в конце концов превратился в ту же безобидную изморось, с которой начинался — не то час, не то вечность тому назад, смотря как считать… Суханов прищурился, стряхнул воду с ботинок, похоронил намокшее приглашение в кармане и быстрым шагом направился в сторону, противоположную той, где скрылся его некогда лучший друг.

Только на середине Красной площади он сообразил, что даже не сказал «поздравляю».

Черный циферблат гигантских часов на Спасской башне грозно маячил в подсвеченных облаках; когда золоченая стрелка дрогнула и перескочила на следующий рубеж, куранты пробили четверть. Суханову не приходилось бывать на Красной площади в такое позднее время уже много лет, если не десятилетий, и от этого пустынного, залитого ярким светом простора ему стало не по себе. Зеленоватая, скользкая от дождя брусчатка холодно блестела, а впереди переливался многоглавый собор Василия Блаженного, как чешуйчатый Змей Горыныч из какой-то былины с несчастливым концом. Неизвестно откуда появился юнец в надутой фиолетовой куртке и пошел следом; в тишине его шаги отдавались громким, зловещим эхом; потом он также внезапно исчез. С беспокойством ощупав нагрудный карман, Суханов прибавил ходу. На краю площади ему показалось, что из густой тени кто-то хихикнул. До Большого Москворецкого моста он добрался почти бегом.

Там он остановился у парапета, чтобы отдышаться. Ноги с непривычки болели. Внизу Москва-река медленно несла свои тяжелые бурые воды, а из глубины зыбко поднимался перевернутый град Китеж, существовавший лишь по ночам, рождаемый неверными переплетениями тысяч уличных фонарей, автомобильных фар и огней подсветки. Стены, храмы и колокольни этого сокровенного города дрожали от желания высвободиться, уплыть по течению, оставить далеко-далеко позади гнетущую, многолюдную, полную опасностей Москву; но их бдительно сторожила ночь, навечно сковав длинными цепями золотых отражений. Оторваться вниз по реке сумели немногие: мертвая ветка, раздувшийся парусом белый платок, флотилия окурков да пятна мазута, расползающиеся в луче света… Не в силах отвести глаза, Суханов смотрел на радужную пленку, ширившуюся по поверхности воды. Пригласительный билет жег ему карман, а безымянное чувство все разминало мощные черные крылья в его душе.