Михаил Липскеров - Черный квадрат

Торговка в изумлении чмокала губами, а мама в пароксизме щедрости платила за щуку рубль и, довольная, уходила. О том, что у ее сына, то есть у меня, лечились шорник Кугель со своими восемью детьми, бездетный по причине скопчества столяр Пантюхин, крайне мелкий торговец Мухамедзянов с семью детьми и сотни других не столь уважаемых людей, она предпочитала не упоминать.

А потом мама умерла. И я уехал в Москву. Снял квартиру на Троицкой улице, дом 3, что рядом с Самотекой, завел практику. А потом купил квартиру в первом этаже дома на той же Троицкой улице. Вместе с Хаванагилой, который обихаживал меня так, как не умел никакой из известных мне слуг. Почти как мама. Как-то в конце 1913 года Сэм принес мне билет на премьеру в театр Корша, где я познакомился с дочерью моего старшего приятеля, приват-доцента Московского университета, Лолитой – совершенно очаровательной гимназисточкой седьмого выпускного класса. Я не буду описывать ее внешний вид. Возьмите описание типично русской девушки из какого-нибудь средней руки романа – и вы представите Лолиту. Только Лолита была живой. Живой до без никакой возможности все это без потрясения душевных сил выносить безболезненно и терпеть безучастно. И на безымянном пальце ее левой руки сияло колечко из нефрита.

Это была она!

Мы встречались при каждом удобном случае. Иногда просто гуляли, а иногда брали извозчика, и Москва златоГлавая, звон колоколов, Царь-пушка державная, аромат пирогов встречали нас у кондитерской на Столешниковом, куда по зимней поре съезжалась вся Москва откушать кофию или шоколада со знаменитыми столешниковыми эклерами. Почтенные матроны в собственных экипажах, нувориши в новомодных авто, чиновничья Москва и, конечно же, гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные, осторожно сбив рыхлый снег с каблучка, вбегали в кондитерскую и, на скорую руку съев пирожное, убегали обратно, слизывая розовым язычком крошки с верхней губки. Вот здесь-то мы с Лолитой и любили сиживать и молчать.

Этим летом она оканчивала гимназический курс и должна была поступать на Высшие Лубянские курсы для обучения по медицинской части.

И мы еще не знали, что скоро, в будущем году... (По-моему, эта фраза заманивает читателя, интригует его, чтобы он не бросил читать и, по возможности, добрался до конца истории.)

В июле Лолита сдала экзамены на курсы и получила справку о благонадежности. На 28-е число была назначена наша свадьба. Наконец-то, после веков поисков, мы соединимся навеки. А 27-го я с коллегами гулял мальчишник в ресторации «Эрмитаж», что на Трубной площади в саду Лентовского.

В три часа утра 28 июля 1914 года я блевал, обняв фонарный столб в районе Самотеки. До фонарного столба я обблевал извозчика, городового Силуянова, швейцара ресторана «Эрмитаж» Никиту, сам ресторан «Эрмитаж», где гулял мальчишник, Трубную площадь и окружающие ее бульвары числом четыре: Петровский, Рождественский, Цветной и будущий Неглинный. (Хорошо жили до революции врачи общей практики.) Там меня и подобрал Хаванагила, довел до дома, сложил в ванну и пустил холодную воду, а потом горячую, а потом опять холодную. Я чувствовал себя, как Игорь Ильинский в фильме «Поцелуй Мэри Пикфорд», но вылез из ванны трезвый, как свежекупленный граненый стакан. После чего Хаванагила уложил меня в постель, и к двенадцати часам дня я был вполне готов к свадьбе. Брак у нас намечался гражданский из-за разницы в вероисповедании. Мама, наверное, этого бы не одобрила: «Как это так – жениться на гойке?» А родители Лолиты вообще не тяготились отсутствием церковного венчания. Во всяком случае, противного мнения они не выразили.

Когда Хаванагила одергивал на мне сшитый у Юдашкина фрак, за окном на Самотеке стал нарастать какой-то шум и в мою квартиру через окна вползла песня: «Чубарики, чубчики вы мои, отцвели кудрявые, отцвели», а в тарелке репродуктора раздались слова: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои...»

– Война, Михаил Федорович, – сказал мне Хаванагила.

– У меня же свадьба! Какая на фиг война?!.

– Первая мировая.

– А что, еще и вторая будет?

– А как же. Только эта империалистическая, а та будет Отечественная. Ну да ладно, пора за молодой ехать. Не отменять же свадьбу.

В голове у меня что-то щелкнуло.

– Дак какая же свадьба? Сочтут непатриотичным. Когда Отечество в опасности. Когда кайзер нагло! Дарданеллы – исконно русская вода! Прибьем щит на ворота Истанбула! Как ныне сбирается вещий! Так громче, музыка, играй победу! Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! Раз – поет, два – поет! Раз-два, ать-два, ать-раз, ать-два...