Эдгар Вулгаков - Течение времени

– Алешка, смотри, все твои сбережения упали.

На полу лежал папин бумажник, в котором были деньги, выданные мамой и заработанные в совхозе, и справка, что он, московский школьник, направлен на сельхозработы.

– Димыч, а как же ты заметил?

– А я не спал, не хотелось. В таких ситуациях за тобой нужен присмотр. Ты здорово наволновался там, между поездами, и вообще устал, а в тепле тебя разморило, внутренний карман английской булавкой не застегнул, а пуговицу потерял, не успел пришить.

– Точно, Димыч, спасибо.

Утром Алеша был дома – усталый и счастливый. Он сохранил мамины деньги, добавил то, что заработал в совхозе. А в сумке у него лежал бесценный груз: кочан капусты, по килограмму моркови и свеклы и килограмма два прошлогодней, но еще вполне приличной картошки. Мама обняла, поцеловала, прижала к себе, и так они долго молча сидели на диване.

– Мы с папой волновались за вас. Как вы там жили? Расскажи со всеми деталями, подробно, ведь ты впервые был один, без нас. А эти продукты сверх денег? Ясно! Ты становишься добытчиком, мальчуган.

– Хорошо, мамочка, все расскажу. А как папа?

– Он, как ты знаешь, на казарменном положении, но пару раз прибегал домой. О нас не беспокойся. Я получила работу, печатаю на машинке различные материалы, получаю продукты по карточке для служащих, иногда папа приносит кое-какие суррогаты, например, патоку, казеиновый клей. Из них получается что-то съедобное. Вот так, сынуля, и будем жить, пока не победим.

А затем наступила тревожная, холодная и голодная зима, завершился разгром под Сталинградом армии Паулюса, затем под Курском гитлеровских танковых армий, а в 1944 году наши войска перешли государственную границу и устремились к Германии. Война приближалась к победному концу.

А между тем в квартиру возвратились фронтовики, и жизнь стала входить в привычную мирную колею. В относительно спокойную жизнь квартиры нервозность, а лучше сказать, панику вносило появление «фина», так называли фининспектора, контролирующего уплату налогов у кустарей-частников. Каким-то чудом портные узнавали, что вот-вот должен появиться «фин». И все приходило в движение – прятали и законченную, и незавершенную работу, раскрашенные цветными мелками, в иголках заготовки будущих костюмов и пальто. «Фин» мог наложить дополнительный налог, оштрафовать, а люди и без того еле-еле сводили концы с концами.

Благополучное для портных завершение деятельности фининспектора или, наоборот, обнаружение недоимки, – вся эта психологическая встряска требовала разрядки. Обычно она завершалась принятием пару раз по поллитровке, после чего мастеровые били своих жен. Лупили – куда попало. Только Алешины родители могли остановить это зверство. Однажды, уже будучи первокурсником, Алеша вмешался в одну такую бойню и огрел дядю Пашу палкой от щетки по заднему месту так, что пришлось потом дяде Паше заниматься своим портняжным делом, сидя на подушке. После этой истории с Алешей он разговаривал слащаво-елейным голосом, полусогнувшись, наклонив голову набок, шепелявя беззубым ртом:

– Алеша, ну кто тебя научил драться – это нехорошо. Я пожалуюсь на тебя папе и маме.

«Он разговаривает со мной, как с младенцем, – подумал Алеша. – Совсем сошел с ума».

С войны дядя Паша пришел законченным алкоголиком. Служил он при штабе, шил военному начальству шинели, и за каждую примерку шинели ему подносили и подносили – чтоб сидела как влитая. Дрожали руки, кроить ткань он уже не мог – все делала тетя Маруся, его жена. В запое бегал по всей квартире в исподнем, что-то бормотал, никого не видя мутными с красными прожилками склеротическими глазами, натыкаясь на соседей, затем проползал на коленях весь коридор, заглядывая под тумбочки и столики, а вползая в уборную, даже за унитаз. Дядя Паша продолжал пить. С утра пораньше он, как правило, бежал «на уголок», где уже с семи часов можно было «принять» двести граммов. Потом ему начали мерещиться черти, которые подсказывали: убей, зарежь жену, освободись. И он орал дурным голосом: «Зарежу, Маруську! Куда спряталась, зараза, все равно найду!»

И однажды в приступе алкогольной горячки, услышав, что за ним приехала милиция, беспомощный, слабый и жалкий с криком «меня они не найдут», он повесился между этажами на лестнице черного хода.

Другой портной – дядя Витя – интересовался книгами и пил сравнительно мало. Но время от времени, по разным причинам, а может быть, и без таковых, давал тете Гале, своей жене, затрещину, сопровождая отборным матом, чтобы знала свое место. Но иногда в него вселялся дьявол и он молча бил тетю Галю, которая голосила во всю ивановскую, что ее убивают. Алешиной семье приходилось вмешиваться. В ответ они всегда получали заверения в искреннем к ним уважении, что ровным счетом ничего не было, что все это ерунда и не стоит беспокоиться. После войны дядя Витя, который тоже портняжил при каком-то штабе, пришел сломленным и тихим. Видно, и туда до него дошли слухи, что к тете Гале захаживал какой-то подполковник с гостинцами, давал деньги, ночевал. Однажды состоялась их встреча, прошедшая цивилизованно, после чего наступило затишье пред бурей. Квартира притихла. И вот началось… Алеши вместе с родителями тогда не было в Москве, но, по рассказам очевидцев, мордобой продолжался несколько дней и закончился публичной поркой солдатским ремнем. С тех пор наступил мир на все времена, но из-за этой жуткой экзекуции у тети Гали стала трястись голова.