Когда она будила его на рассвете, чуть проводя кончиками сосков по шее, он иногда забывал, как его зовут.
Через два года после их свадьбы Бранскомб, самая престижная в Вашингтоне картинная галерея, проводила выставку современного классического реализма и пригласила Пенни выставить ее работы вместе с другими ведущими художниками этого направления. Работы Пенни рекомендовал Гонт. Директор галереи посетил мастерскую Гонта, когда Пенни там не было, и частным образом посмотрел засунутые за батарею полотна.
Беннет сидел на софе в гостиной, когда прочел восхищенное письмо директора. Он отшвырнул все прочие письма и заорал. Пенни несколько лет отмахивалась от его похвал, но вот похвала, от которой она отмахнуться не сможет. Впервые ее работы признаны публично. Люди приедут из самого Нью-Йорка, чтобы посмотреть выставку в Бранскомбе.
Я этого не буду делать, спокойно сказала Пенни. Как ты сказала? вскрикнул Беннет, не веря своим ушам. Я этого не буду делать, повторила она. У них выставляются Крески и Ингбретсон. Ну и что? спросил он. Я им неровня, ответила она. А что ты на это скажешь? спросил Беннет, размахивая письмом. Липпманн видел твои работы и говорит, что ты вполне на их уровне. Она вернулась к журналу, который читала. Черт побери, Пенни, заорал Беннет — впервые в жизни на нее заорал. Это же твой шанс. Что ты делала все эти пятнадцать лет? Училась писать, ответила она.
Они пришли на открытие. Пенни даже не представилась Липпманну, который кружил в толпе, пожимая руки. Беннет был так зол, что не мог смотреть на работы Крески и Ингбретсона. Он весь вечер просидел в кресле с бокалом красного вина.
Может быть, если бы он не настаивал, вышло бы по-другому. Какое у него право быть за нее честолюбивым? Не надо было на нее давить.
Нет, решил он, обдумывая задним числом, дело было не в его напоре. Дело было в Пенни. Она не верила в будущее. Она часто говорила, что не может поверить, что она замужем, будто отдала себя прошлому, одиночеству длиной в жизнь. Она не бросала свою мерзкую работу в кредитном союзе, хотя он умолял ее это сделать, посвятить себя целиком живописи. Он вполне достаточно зарабатывал для двоих. Но она не стала этого делать. Она не верила в свое будущее.
Она боялась превратиться в собственную мать, которая дважды в год приезжала на автобусе без предупреждения и оставалась на несколько дней. У нее были небрежно окрашенные волосы и дикий взгляд покрасневших глаз, но было видно, что когда-то она была красива. Беннет приходил домой и видел ее сидящей на крыльце дома. Он сообщал ей, когда должна прийти Пенни, и провожал в гостевую спальню. Она всегда приезжала усталой до предела, бросалась, не раздеваясь, на кровать и спала ночь напролет. Наутро Пенни начинала плакать — наполовину от радости при виде единственного человека, которого она любила кроме Беннета, наполовину от жалости к состоянию матери. Она ругала мать за неряшливую одежду и за то, что та не получает по чекам, которые Пенни ей посылает. Потом они обнимались и целовались, и Пенни готовила матери обильный завтрак и везла ее по врачам. Вечером они с матерью устраивали страшную стычку по поводу пьянства. Кончалось тем, что Пенни в слезах шла спать. Где-то через полчаса они слышали из своей спальни, как тихо открывается бар. Пенни умоляла мать переехать к ним, но мать всегда отказывалась.
Пенни повсюду носила с собой синий парчовый кошелек, где было пятьдесят долларов. Беннет никогда ее без него не видел. На ночь она клала его на столик возле кровати. Зачем это тебе? спросил он однажды. Просто на всякий случай, ответила она, и ничего больше не сказала. Будто ночью могло нахлынуть наводнение и унести ее от Беннета, от всех, кто мог бы ей помочь. Будто она каждый день ожидала, что ее уволят с работы, она вернется домой и увидит, что Беннет сбежал, ничего не оставив ей.
Даже на природе, которую она обожала, у нее на лице сохранялась та же безнадежность. Она могла улыбнуться, захваченная открывшимся видом, и тут же снова погрустнеть, и глаза у нее становились такими же далекими, как были. Этот взгляд стал личным врагом Беннета. О чем она думала? О загубленном детстве? О бедной матери? О воображаемой жизни из журналов?
Когда Беннет закончил мыть посуду, они сидели в гостиной при неярком свете. Она читала журналы по искусству при льющемся из кухни свете. Я все никак не могу научиться создавать настоящие картины, вздохнула она. А я уже одиннадцать лет занимаюсь у Гонта. Беннет промолчал. После нескольких лет возражений, когда она ныла о том, что никак не растет, он замолчал.
Читать дальше