Эмилиян Станев - Волк

ствол ружья. Туман спустился ниже, потемнело. Он загнал кур в сарай, нарубил хворосту для очага. Покончив с домашними хлопотами, зажег лампу, встряхнул ее — чтоб керосин пошел вверх по фитилю. В кухоньке стало светло, хворост трещал в очаге, и старик поставил несколько поленьев торчком, чтоб дольше горели. Потом он принес коробку с охотничьими принадлежностями. Вынул из нее пять новых гильз. Внимательно оглядел капсюли и стал набивать гильзы крупной дробью, по девять драмов [1] Драм — от греч. «драхма», старинная мера веса равная 3,2 гр. на патрон, затыкая их вместо пыжей ветошью. Закрутил их машинкой, долго ими любовался, потом еще раз вышел, накормил кукурузной кашей своего громадного кудлатого пса — помесь местной охотничьей породы с пастушьей — и вернулся на кухню. Там он сел на трехногую табуретку и отдался мечтам о завтрашней охоте. Он думал о том, где может быть волк, и воображение вело его по тропкам и раздолам. Замычала корова, напомнив ему, что он забыл ее накормить. Он вынес корове пойло и запер хлев, пропустив палку через кольца на воротцах.

Печка в горнице была еще теплая. Старик разделся и лег на деревянную кровать. На столе поблескивал транзистор — подарок сыновей. Старуха включала его каждый вечер, слушала музыку и последние известия, но старик редко вспоминал о нем. Сейчас у транзистора отказали батарейки. Старик представил себе, как его старуха сидит в новой квартире их старшего сына, окруженная внуками. Квартира отличная, новая, и вода проведена, ванна своя, всякой мебели полно. Старуха пыжится, дает молодым советы, а те смеются, и когда старуха вернется, конца не будет жалобам на молодых — все-то они норовят по-своему…

Он сам не заметил, как заснул, и проснулся, только когда громко закукарекал петух. Ополоснувшись у висячего рукомойника, отрезал большой кус окорока, зажарил на огне и поел впрок — на весь день сразу. Накормил собаку, подоил корову и все твердил про себя: «Тебе, старуха, в городе хорошо. У тебя внучата, а у меня — волк. Мне тоже хорошо». Он запер дом и положил ключ под черепицу. Собаку он вел на цепи. Волкодав шел спокойно, поматывая большой кудлатой головой.

Опустевший хутор тянулся рядами засыпанных снегом бугров и ям. На бывших улочках лежали аккуратные штабельки черепицы, дубовых балок, оконных рам и дверей, которые хозяева все собирались перевезти в те города и кооперативные хозяйства, куда они перебрались и где нашли работу. Попадались и неразобранные дома, с зияющими проемами окон и дверей, с покосившимися крышами, поваленными плетнями. Старик шел словно по кладбищу, на котором было похоронено и его прошлое. Он едва уговорил сыновей не сносить их дом. Сыновья настаивали, чтоб отец переехал в город, а город тем временем разросся, его запрудили машины, разные тарахтелки, и дворов там не осталось, всю землю расхватали по клочкам под строительство. И чадно, дымно — вон из хутора видать, как подымается над заводом хвост дыма и стелется над городом. «Да я там помру, мне там дышать нечем. И где это вы, сукины дети, столько денег взяли, дворцов себе понастроили? А сюда — ни ногой, на дедовских могилах свечу некому зажечь! [2] По болгарскому народному обычаю на могиле близкого человека в день его смерти и по праздникам зажигается вставленная в фонарик свеча. Хватит кондрашка, и на мою могилу не придете…» Старик, разговаривая сам с собой, перевалил голый взгорок над хутором и стал спускаться по склону, усеянному белыми камнями. Ложбины еще полны были ночной мглы, туман сполз к реке, и ни придорожной закусочной, ни дороги не было видно. Деревья в лесу сбросили с ветвей куржак, буки в вышине гудели на ветру.

Старик спустился по склону и вошел в лес. Его встретили молчаливые полянки, запрятавшие в своей тишине ночные тайны. Дятел постукивал по коре, кричала сойка, посвистывал снегирь. Хорошо! Снова на плече у него ружье, снова на душе легко и светло, и волк притаился где-то в этом лесу, что вздымается посреди котловины, словно лохматая папаха, и все вокруг такое, какое он знает и помнит, или даже еще лучше, потому что лес теперь не рубят — не частный теперь лес, и коз нет — обгладывать некому, и нигде ни живой души.

В логу снег синел, снизу его подъедала земля. Буковые деревья пахли весной, соки двинулись по стволам, от прошлогодней листвы тянуло терпкой прелью. Старик шел вверх, пока не выбрался на лесную дорогу. Снег здесь сочился влагой, тут-то он и увидел следы волка. Следы были свежие, четко пропечатанные на подтаявшем снегу — глубокие, синеватые. Пехливан понюхал их, и шерсть у него на загривке стала дыбом. Старик вытер пот со лба, спустил собаку и обвязал цепь вокруг пояса.

Читать дальше