Л. Аккерман: Лики любви

Еве, как человеку не просто образованному, а долгое время увлекавшемуся философией, известно не только приведенное выше, всем знакомое, но мало кем понятное, высказывание, но и логический вывод его доказательства. Однако Еве, как человеку любознательному, свойственно не столько принятие и следование чужим теориям, сколько изобретений своих собственных. Так и в случае с Декартом, наша героиня его перефразирует, ее позиция такова – Я сомневаюсь в себе, следовательно я не существую.

Возможно тебе, мой милый читатель, покажется слишком категоричной данная формулировка, слишком ограниченной и неправомерной в расцвете своего неприкрытого идеализма, не обладающая благозвучием и многогранной сущностью формулировки Декарта. Однако в отличие от него, Ева не имеет возможности исповедовать свои воззрения среди широкого круга слушателей и читателей, более того, она поделилась своими взглядами со мной не потому, что в них был хотя бы малейший намек на пропаганду, а только лишь потому, что она испытывала необходимость поговорить с кем-то по душам. В глубине души она понимает, что стремление к идеалу ценно не потому, что он достижим, ибо идеалом он и является в силу огромной разрыва, который нас отделяет от него, а как раз наоборот – потому что это что-то далекое, недостижимое, но как многое из недостижимых вещей – вечно желанное. То, что можно наречь тривиальным идеализмом, и дав этому явлению столь уничижительное определение, немедленно высмеять, можно также, заглянув глубже в суть явления, назвать личной самокультурой и попыткой самосовершенствования. Перефразировав Декарта, как бы перевернув смысл его высказывания с ног на голову, Ева хотела сказать, что она не чувствует своего существования, коль скоро не является тем идеалом, к которому стремится.

И тут ты, мой внимательный и чуткий читатель, без сомненья сразу же заметишь, что такой подход говорит прежде всего о том, что человек не принял себя таковым какой он есть на самом деле. Что поведанный мною эпизод с Евиным автопортретом являет собой лишь часть взгляда человека на себя как бы со стороны. Однако предчувствуя возможное зарождающееся в тебе ощущение неразделенности идеи и упрека, я хотел бы предотвратить лишнее недопонимание, заметив только, что взгляд на себя со стороны призван вовсе не к бесполезному самоанализу, как-то часто бывает, если взгляд этот является заранее предрешенным, т.е. призванным что-то оправдать или скрыть, в этом же случае он проводится с единственной целью – сравнить себя с идеалом, пусть и недостижимым полностью, но к которому можно хотя бы приблизиться.

Так Ева изобрела свою формулу самоконтроля и дисциплины. И как ее друг, и прежде всего человек, который во многом ее понимает, поддерживает ее взгляды и сам зачастую разделяет их, я могу сказать, что такой способ на примере Евы оказывается действенным, ибо сколько я знаю ее, на протяжении всего времени она следит за развитием своей личности, подчинив это развитие внутренней дисциплине и контролю, ведь как человек разумный, она прекрасно понимает, что человек – подобен мягкой глине, вопрос остается только в том, кто является скульптором. Можно смеяться над наивными идеалистами с их недостижимыми идеалами, не замечая при этом, что пока мы смеемся, скульптор в лице наших знакомых, а зачастую и самой жизни может лепить из нас то, что будет выгодно прежде всего им.

Красота философии сходна с красотой свободы, отсутствием границ. И потому она являет собой единое целое. Запутавшись в нитях нашего наследуемого сознания и предрассудков, говоря о «Едином целом» мы не мыслим его без границы, вырезающей этот объект из общего контекста. Объект внутри этой границы и объект вне ее различны и имеют не более общих черт, чем тень и порождающий ее предмет. Тень двухмерна. Сухая, невыразительная плоскость, которую хочется топтать, пока не исчезнут полностью следы бездарного плагиата. Философия готова вобрать в себя любые вопросы.

Она, именно она и никто другой, является отражением мышления. Никто не сделал также же много для развития оного, как она. Быть может причиной тому возраст – философия одна из самых давних наук, ведь она для своего становления как науки не требовала выделения из внешнего мира какого-то особого предмета своего изучения – вся жизнь была полем для наблюдения, а учитывая, что наблюдение как проявление любопытства свойственно всем людям, то, как только у человека после изобретения им орудий труда, облегчающих его жизнь, и прочих необходимых ему предметов, освободилось немного времени, он мог предаться прекрасному процессу созерцания, следствием которого было, прежде всего, размышление о том, что предстает его взору, иными словами о том, что за мир его окружает. Но даже если это и так, причина эта не единственная. Красота и сила философии в ее аморфной безразмерности. И неограниченное, безразмерное, не скованное пространство, обладает необыкновенно сильным притяжением, для материи и духа. Как человек, связанный коллективным сознанием (заблуждением?), я не могу расширить границы своего восприятия настолько, чтобы представить себе философию чем-то отличным от некой черной дыры, втягивающей внутрь в себя все проходящие объекты. Философия – это прообраз всей остальной науки, ее корни. Ведь любая наука немыслима без тяги к знаниям, а они проявляются с самых ранних лет жизни человека в его тяге к познанию всего, что его окружает, всеми доступными ему средствами – философия, а потом, в более широком смысле и наука в принципе начинаются с таких банальных вопросов как «Почему небо голубое?» и «Почему на деревьях зеленая листва?».