Л. Аккерман - Лики любви

Впоследствии, не раз возвращаясь к этой картине прошлого, Ева удивлялась и недоумевала, откуда в этих детских глазах взялось столько разрушительной, губящей душу ненависти? Откуда она стала ведома беззаботному ребенку? Быть может, он и сам не сознавал тогда вреда этого медленного, но крепкого яда, бродившего уже с ранних лет в его крови. Быть может, он всего лишь подсмотрел маску ненависти, лик злобы у взрослых, и решил примерить его на своем нежном в его истинном воплощении лице.

Сейчас Ева сидит на поляне среди распускающихся цветов, греясь в лучах ласкового солнца, и только одно желание наполняет все ее существо – желание разделить эту радость со всем миром. Кто знает, окажись рядом та девочка из давнего воспоминания, сощурившая свои невинные глаза, наморщив свой маленький нос в гримасе злобы (теперь уже, бесспорно, взрослая женщина) не наморщила бы она также нос, не сощурила бы глаза в своем нелепом, эгоистичном желании запереть солнце от всего мира, укрыть его ото всех жадных тел, заставив его светить только ей одной.

Мой дорогой читатель, в предыдущей главе я обрисовал детство Евы, ибо, затеяв свой рассказ о нашей героине, я просто не мог (не как писатель, ищущий в том прекрасном времени истории, достойные того, чтобы их вспомнили, вынесли из пучин ненасытного хищника-времени и заставили ожить, как бы вновь повториться в воображении каждого, кто прочтет о них на всетерпящих страницах, призванных сохранить их для вас, но прежде всего как человек, знающий жизнь и то, что придает ей ее собственную форму, и именно об этом мне хотелось бы вам рассказать) упустить этот важный период.

Безусловно, жизнь в своем безликом, но фундаментальном определении представляет собой, если говорить о ее протяженности во времени, наше существование от рождения до смерти, и, приняв такое понятие, под жизнью мы можем подразумевать определенное состояние тела (отвлечемся на время от души – возможно хоть тогда нам удастся прийти к полному согласию, не вдаваясь в метафизику). Но это безликое (и крайне механическое) определение вряд ли может быть нами воспринято всерьез, ибо людям – единственным существам на земле, осознающим свое существование, а также наделенным особой энергией, которой они к тому же научились управлять (разумеется, я говорю про душу), жизнь, к моменту, когда они начинают о ней задумываться как о чем-то абстрактном, о чем-то, что хоть и связано с ними путами памяти и опыта, но, тем не менее, присуще и другим людям, и животным, и даже растениям, к этому моменту жизнь приобретает лицо. В этом, на мой взгляд, и таится суровое препятствие к пониманию истоков нашей жизни, истоков, далеких от материи и свойственного ей увядания. К тому моменту, когда наша жизнь обретает лицо (и вам, смею предположить, как и мне, доводилось угадывать его очертания в лице человека, жизненный путь которого вы пытались разгадать), мы еще чувствуем себя вне материи, но наблюдение и, в конечном итоге, то механическое понятие, к которому мы рано или поздно приходим, силясь обозначить жизнь как явление, жизнь без конкретного лица, мы почти отождествляем себя с материей, которая преходяща. Осознание этого, ощущение себя чем-то, что рано или поздно исчезнет, что должно исчезнуть (ибо этому мы начинаем находить неправдоподобно частые доказательства), шокирует и ранит, но что хуже – оно обязательно выводит нас из столь уютного и столь свойственного человеку, не отдалившемуся от себя и не потерявшему свою суть, ощущения гармонии, и многим (увы, я видел тому примеры) так и не удается вновь вернуться в лоно бескрайней вселенной, не ограниченной в своей существовании формой преходящей материи. И в этом состоянии мы делаем еще один вывод, отречься от которого бывает еще сложнее, чем вернуться к гармонии, – мы отождествляем себя со своей жизнью (которая, смею напомнить, к этому моменту уже обрела свое лицо), и множество путей, предстающим перед нами в самом начале, в итоге преврашаются в одну единственную дорогу, по которой мы продолжаем шагать и думать, что именно это и есть наша жизнь, обретшая наконец-то лицо, и красота этого лица обжигает нам глаза своим палящим светом, и восхищение этой красотой не дает нам увидеть бесчисленное множество путей, которые зачастую пролегают совсем рядом с той тропой, по которой гордо подняв голову шагаем мы, полагая, что это и есть наша истинная жизнь.

Итак, понятие жизни для каждого человека очень сильно различается в зависимости от того, имеет ли он в виду собственную жизнь или жизнь как явление, как состояние, присущее материи. Жизнь как явление представляется безликим, и те, кому довелось рассуждать на эту тему (а мне кажется, нет таких, кто этого не делал бы) и искать подходящие определения, получали их в виде описаний незатейливых механических систем. Но вот своя собственная жизнь для каждого из нас имеет лицо. Возможно именно здесь коренится свойственный людям эгоизм, ведь своя жизнь никогда не сводится к незатейливой, и уж тем более механической системе. Однако это лицо формируется вместе с нами, и стадии его формирования, стадии обретения нашей жизнью ее собственного неповторимого лица (данная метафора, возможно, звучит несколько неуклюже применительно к жизни, здесь больше подходит «мотив», однако я продолжаю ее употреблять, чтобы подчеркнуть сходство и иногда кажущееся нам тождество жизни человека и его самого), приходятся на период детства человека.