Л. Аккерман - Лики любви

Итак, объяснив причину своего выбора, обусловившего последовательность двух глав этой книги, я теперь могу со спокойной душой, будучи уверенным, что читатель был посвящен в некоторые мои размышления, и, следовательно, лучше поймет то, что я собираюсь ему поведать, я перехожу к теме данной главы, и тема эта – «Лицо».

И тут я снова вынужден обратиться к личному опыту моего читателя, спросив, приходилось ли тебе испытывать то, что обычно испытывает человек, когда ищет собственное отражение за каплями, усеявшими мелким градом запотевшее стекло. И как порой не совпадает проступившее изображение с тем, что наше воображение рисует нам до того, как ладонь сотрет влажную пелену, укрывшую от нас наше собственное лицо? Возможно это и приоткроет некоторые оттенки банальности в моем восприятии жизни и людей, однако свое дальнейшее повествование я буду вести с мыслью, что тебе, мой милый читатель, доводилось искать сокрытое от первого взгляда собственное изображение и долго разглядывать потом открывшуюся взору картину, ища в ней признаки сходства с запомнившимся когда-то и принятым собственным лицом, ибо, да простишь ты мне мою близорукость в данном вопросе, сколько бы ни силился я, все равно не могу представить человека, хоть раз в жизни не задававшегося подобными вопросами.

Но вернемся к нашей героине, ибо ею эти проблемы переживались особенно остро. Душа трепетала в поисках ответа, и не находя ответа на вопрос, где есть мы, что есть наше лицо и настолько неразрывно оно связано с самим человеком, отчаивалась и неслась в бездну с развеянным по ветру оперением своих крыльев. В пору своего переходного возраста Ева часто подходила к зеркалу, но не для того, чтобы полюбоваться на миловидное отражение, а для того, чтобы запомнить свое лицо, изучить его во всех деталях и принять. Но со свойственной своим летам непримиримостью, лишь только находила она в подаренном ей зеркалом изображенье что-то, что раздражало ее своей незавершенностью или казалось не совсем красивым, а то и вовсе не подходящим к ее образу (нет, я по-прежнему уверен, что составить образ самого себя человеку никогда не удастся, и именно от попыток сделать это в определенном возрасте мы испытываем столько терзающих нас еще многие годы мучений, не понимая совершенно, в чем состоит причина наших страданий), она отвергала непонравившиеся детали и не включала их в тщательно вырисовываемый в ее памяти собственный словесный и зрительный портрет.

Тут же, описывая всю ту гамму чувств, что способствовала Евиному принятию самой себя как человека, имеющего уникальное, и совершенно четко отраженное в зеркале лицо, мне на память пришел случай, рассказанной мне Евой, о том, как она пыталась нарисовать свой автопортрет (наша героиня с детства увлекалась рисованием, и никогда помимо школьных заданий кисть ее не тянулась изобразить красоту природы или печаль вырванного из контекста натюрморта, люди, человеческие лица – вот что манило ее вызовом, вот, что было притягательной силой). Несколько раз она садилась перед зеркалом, держа перед собой не тронутый кистью холст, готовый принять любое изображение, и каждый раз попытки ее заканчивались разочарованием и безликим пятном, ибо Еве не хотелось оставлять на холсте память о неудавшемся творчестве. Лица других людей, столь любимые Евой независимо от их так называемой внешней красоты, дышали на портретах. Глаза заглядывали в твои глаза, и наступали моменты, когда казалось, что лица начинают менять выражения как бы в ответ на ваш бессловесный диалог. Но столь завидно хорошо выполненные портреты других людей словно смеялись с отведенных им мест на стенах в гостиной над неуклюжими попытками Евы запечатлеть свое собственное лицо. Невозможность этой идеи проявлялась уже с самого раннего начала, когда Еве, так искусно владеющей чувством цвета, не удавалось подобрать удачного оттенка для своей почти прозрачно бледной кожи.

Я каждый раз пытался утешить ее, и очень мучаюсь теперь, что не открыл ей тогда уже в то время известную мне причину постигающих ее неудач. Дело в том, что других людей Ева рисовала такими, какими они были на самом деле, прекрасно понимая, что даже самые грубые морщины, залегшие на задумчивых лбах, были такой же неотъемлемой частью лица, как и правильный нос и потрескавшиеся, но четко обрисованные губы. Однако как только Ева погружалась на несколько минут в зеркало, прилежно хранящее доверенное ему изображение нашей героини, она терялась в представленных ей во всей материальной доказательности своего существования деталях, дотоле отвергнутых ей по той или иной причине. Холст стерпит многое, только на противоречие, раздирающее художника, он ответит пренебрежительной гримасой.