Эмилиян Станев - Тихик и Назарий

"Спаси и помилуй мя, господи!" — воскликнул Тихик и преклонил колена для молитвы, но разверстые уста не издали ни единого звука. В памяти вновь всплыла Ивсула. Она смотрела на него своими козьими глазами, на губах играла манящая улыбка, и он опять ощутил прикосновение ее тонких пальцев, как это было во время моленья, когда все брались за руки. Ее образ и это ощущение слились в нечто сладостно-нежное, ангельское, так что уже и не разобрать было, где тут дьявол и где ангел.

"Сгинь, сатана!" — простонал Тихик, но сатана не исчезал. Он заменил образ Ивсулы образом Благуны, а затем перед Тихиком возник отец Сильвестр. Покойный владыка с презрением смотрел на него и смеялся. У Тихика мелькнула мысль, что следует оскопить себя. С давних пор помышлял он об этом средстве побороть дьявола, но, по слухам, многие после оскопления впадают в слабоумие. И разве господь вознаградит такого скопца наравне с неоскопленным христианином, который устоял перед искушением? Быть может, вместо престола уготован скопцам обычный стул или осуждены они только на перерождения, всегда бесплодные…

Впервые за тридцать лет жизни Тихик уразумел, что существуют запутаннейшие вопросы и что дьявол могуществен. Он долго молился, прочел вслух все молитвы одну за другой (если кто пройдет мимо покоя, пусть слышит, чем занят Совершенный) и лишь на рассвете, истощив последние силы, отринул всякий помысел об оскоплении, отложил на другой раз заботу о спасении своей души, взял палку, поставил перед собой и, начав с самого низу, стал перехватывать ее то левой, то правой рукой, каждый раз произнося имя то Благуны, то Ивсулы. Отождествив палку с волен божней, он ей передоверил решение — кого из сестер приблизить к себе. И хотя остался еще свободный кончик, который можно было перехватить, Тихик не стал этого делать, сочтя, что места недостаточно, но еще и потому, что в таком случае ему бы вышло приблизить Благуну…

Выдавались у Назария счастливые часы, когда земля представлялась ему дивной картиной, а небо — исполненным великих чудес, непостижных разуму. Тогда ему казалось, что глаза его различают в природе богоосиянные зори, душа ощущает присутствие бога, а мысль обьемлет все мироздание. Обостренным слухом Назарий улавливал тайну и в реве диких зверей, и в песне птиц, и во всем проницал он глубоко скрытый смысл.

Вечерами, лежа в своей убогой землянке, прислушиваясь к голосам и смеху, которые разносились по селению, или же к шепоту ветра, Назарий предавался мечтаниям, бледные губы его улыбались, рука тянулась за кистью, и он в темноте мысленно писал что-то, зримое только ему самому.

Вселенная была океаном красок и звуков, и Назарий словно бы плыл в этом океане, всегда настороже, чтобы не пропустить ни одно из тех чудес, которые совершались вокруг. Голубой простор и снежные шапки горных вершин, тени, менявшиеся от движения солнца, вселяли в его сердце нежную радость и побуждали молитвенно склонять голову. За смешением страстей, недовольства, пороков и злобы, что читал он на лицах, Назарий видел живой трепет души, измученной и жаждущей любви. И тот, на ком останавливался его взор, уносил в себе улыбку художника и долго не мог забыть его глаз. Худой и бледный, Назарий излучал кроткий свет, он сопутствовал ему подобно тени, и кое-кто смутно догадывался, что художник наделен скрытой внутренней силой, которой нет названия. И злыдари, и страдальцы рады были повстречать его, увидать его ласковую улыбку, потому что она вливала в душу радость и всепрощение. Даже Быкоглавый, всегда суровый и насупленный, не мог устоять перед искушением повидать Назария, услышать его приветствие, а еретик с рваной губой не опасался, что Назария отвратит безобразная усмешка на его изуродованном лице.

Назария любили, как любят незлобивое дитя, и никто не сознавал, сколько сипы в такой любви. Подобно Тихику, все полагали, что Назарий лишен той грубой силы, которой они привычно противостояли изо дня в день, чтобы в борении с ней победить или покориться.

На взгляд женщин, Назарию недоставало мужественности, нежная его красота не привлекала их, и они улыбались ему, не вкладывая в улыбку любовных желаний и не испытывая стыдливости. Только старухи прислушивались к его словам и озабоченно качали седыми головами, потому что женщины задумываются о душе и смерти лишь после того, как увянет тело.