Ирен Немировски: Давид Гольдер

Чемодан не был тяжелым: в нем лежали туалетные принадлежности и немного белья на смену: в советской провинции всегда наступал момент, когда багаж приходилось нести самому: покинув Москву, Гольдер узнал это на собственной шкуре… Впрочем, даже эту поклажу он едва мог поднять, потому что устал, как собака.

Из Тейска он уехал накануне. Поездка оказалась такой утомительной, что он был почти готов остановиться на полпути и отдохнуть. Двадцать два часа в старой фордовской колымаге по чудовищным горным дорогам!.. Выбоины и ухабы сотрясали его старые кости. К вечеру у «форда» отказал клаксон, и водитель подобрал в деревне мальчишку, который, стоя на подножке и держась одной рукой за крышу, другой свистел в два пальца шесть часов кряду до самой полуночи. Гольдеру казалось, что он и теперь слышит этот свист. Он со страдальческим лицом зажал уши ладонями, вспомнив, как старый «форд» громыхал и лязгал всеми своими металлическими частями, как угрожающе дребезжали на каждом повороте стекла… Около часа они заметили первые мерцающие огоньки порта, откуда Гольдер должен был на следующий день отплыть в Европу.

Когда-то здесь была главная зерновая биржа. Гольдер приходил сюда, когда ему было двадцать. Отсюда он впервые вышел в море.

Теперь в порту стояли на якоре несколько греческих пароходов и советские грузовые суда. Город выглядел таким бедным и обезлюдевшим, что сердце сжималось от тоски. Темная грязная гостиница с изуродованными стрельбой стенами производила почти зловещее впечатление. Гольдер пожалел, что не послушался тех, кто советовал ему возвращаться через Москву. Единственными пассажирами, плававшими на греческих пароходах, были теперь «шурум-бурумщики» — торговцы из Леванта, путешествовавшие по морю с рулонами ковров и тюками старых меховых шкур. Ночь пройдет быстро. Гольдеру не терпелось покинуть Россию. Послезавтра он будет в Константинополе.

Он вошел в номер. Тяжело вздохнул, зажег свет и присел в углу на ближайший стул — жесткий, неудобный, с почерневшей деревянной спинкой.

Гольдер так устал, что, смежив на мгновение веки, потерял представление о времени, и ему показалось, что он проваливается в сон. Это продолжалось всего минуту. Потом он открыл глаза и рассеянно оглядел комнату. Напряжение было слабым, лампочка мигала, как свеча на ветру, освещая полустертых пухлых амурчиков: когда-то их пухлые ножки были румяными, цвета свежей крови, но теперь роспись покрывал толстый слой пыли. Просторный, с высоким потолком, номер был обставлен мебелью черного дерева с бархатной красной обивкой. В центре стоял стол со старинной керосиновой лампой: внутри стеклянного шара было столько дохлых мух, что он казался вымазанным густым черным вареньем.

Стены, как и повсюду в гостинице, были изрешечены пулями. Местами потрескавшаяся штукатурка осыпалась, как песок. Гольдер зачем-то сунул туда кулак, долго потирал руки, потом встал. Время перевалило за три часа.

Он прошелся по комнате, снова сел, наклонился, чтобы развязать туфли, и замер с рукой на весу. К чему раздеваться? Спать он все равно не сможет. Воды в номере не было. Гольдер повернул кран над раковиной. Ничего. Жара была удушающей, от пыли и пота одежда прилипала к телу. Стоило пошевелиться, и мокрая ткань леденила плечи, и Гольдер болезненно передергивался, как от приступа лихорадки.

«Великий Боже, — подумал он, — неужели я когда-нибудь покину эту страну?»

Ему казалось, что ночь никогда не кончится. Еще три часа. Корабль отплывет на рассвете. Наверняка с опозданием… В море ему станет легче, помогут ветер и свежий воздух. Он доберется до Константинополя. Поплывет по Средиземному морю. Вернется в Париж. Париж? Гольдер ощутил глухое удовлетворение, подумав обо всех этих мерзавцах с биржи. «Вы не знали?.. Старик Гольдер… Да-а… Кто бы мог подумать… Он выглядел конченым человеком…» Ему казалось, что он слышит их голоса. Негодяи… Интересно, сколько теперь стоят тейские акции? Он попытался подсчитать, но это оказалось непросто… Со дня отъезда Валлейса новостей из Европы он не получал. Ладно… Потом, позже… Он дышал тяжело, с надсадным свистом. Странно… Он не мог себе представить, какой будет его жизнь после этого плавания. Позже… Джойс… Он мучительно скривился. Джойс… Она будет все больше отдаляться от него, вспоминая о существовании старого отца, лишь проигравшись в казино. Хорошо, что он проинструктировал Сетона и Джойс не сможет тронуть основной капитал. «Пока я жив… — подумал Гольдер. Он был реалистом. — Джойс…»