Исаак Дан - Весна

Ему рассказали позднее, как та свинья поступила с ней. Встретившись с ним однажды, среди какой-то из сменяющих друг друга компаний, Макс с несвойственным ему упорством искал повод для ссоры. Он многое мог понять, но такое – ни за что. Он люто ненавидел его, он явственно помнил, как она тогда плакала. Но тот был бледен, дрожал, всеми силами старался отвязаться от Макса. "Что ты хочешь от меня? Что я тебе сделал?" – бормотал он, припёртый к стене. Макс чуть не плюнул на него и вскоре ушёл. Разбей он ему рожу, что тогда уже это могло изменить.

Почему же он вел себя с ней потом, как с другими, ведь не для кого на свете, кроме мамы когда-то, он не желал, как в те минуты для неё, стать опорой, защитой. Отдать всё, чем владел. Она вскоре сама пришла к нему, Победа была такой лёгкой. С ней было проще всего, она никогда не упрекала, ни о чём не допытывала, ничего не домогалась. При этом была так не похожа на других. Порой взгляд её уходил надолго куда-то внутрь, и Макса мучило ревнивое чувство, что он ей на самом деле не нужен, как той, первой. Похоже, он боялся, что, как и та, она захватит его, поработит. Сможет воспользоваться этим, злорадно жалить, зная, что он перед ней беззащитен. Или он пугался странной растерянности, что она будила в нём. Когда смотрела вдаль и глаза её растворялись вдали. Когда рассеяно прихватывала нижнюю губу верхней. Когда чуть неловко, беспомощно подтягивала колени, забираясь в кресло, чтобы затем уютно охватить их руками. Когда мягко сводила локти, поднося сомкнутые ладони к губам – чтобы умолкнуть, погрузиться в себя. И, восхищаясь, Макс заражался каким-то испугом. Казался себе непривычно громоздким. Грубым. Натужным. Терял свою силу.

Казалось, она, как никто другой, умела ценить его, распознавать то, что и ему было особенно дорого, восхищаться тем, что давалось ему особенно трудно и вызывало подлинную гордость. Отчего же он так раздражался, когда она с безмолвным равнодушием встречала рассказы о том, что на самом-то деле мало для него значило, но вызвало б зависть других. И мнилось, что всё, чего он достиг, рядом с ней лишается смысла.

Макс надолго переставал видеться с ней. Старательно доказывал себе – она такая же, как другие. Был с ней – как стыдно было помнить – холоднее и безжалостнее, чем с ними. Холодней и безжалостней, чем вообще мог. Но она терпеливо принимала это. Преданно? Или безразлично? Её попытки удержать его были так робки. И кратки. Она останавливалась на середине слова. Словно подчеркивая – хочешь, уходи, я тебя не держу.

Рано или поздно возникало желание опять видеть её. Чаще, когда Максу было тяжело. Когда он опять, втайне ото всех, сомневался в себе. Когда успехи начинали приносить вместо приятного чувства тупую и надсадную усталость.

С ней всё было не так, как с другими.

И вот наступила пора. Максу опротивело всё. Максу надоело побеждать на ковре, за шахматной доской, в спорах, в постели, в постиженье наук, в поступках. Ему неожиданно показалось абсурдным, что он отдавал этому столько сил. Ему не хотелось этого больше. Ему хотелось чего-то совсем не такого. Только было самому непонятно – чего. И в нём поднялось и росло желание быть рядом с Аней. Слышать её внезапный смех. Видеть. Серые глаза, подёрнутые невидимой завесой, убежавшие вдаль. Серые глаза, тайком наблюдающие за ним. Серые глаза, опущенные вниз, едва смещающиеся из стороны в сторону, говоря о том, что она слушает Макса, как не может слушать никто другой. Беспокойные губы, захватившие одна другую. Как никогда Макс мечтал прикоснуться к ней. Как никогда она была отделена от него. Бесповоротно.

Белый блеск. Макс ответил внимательным взглядом. Пятно сползлось, нарастило контур. Превратилось в собаку. Большую. Гигантскую. Эту собаку Макс уже видел? Да, тот. Отощавший, вниз грязными клочьями косматая шерсть. Глаза красные. Тот. Здесь, рядом с Аниным домом. И он – вспомнил, что ли? Узнал, за мерцающими красными зрачками холодная сталь. Лучи её – прямо на корпус Макса. К горлу – ком. Тихо, только кричат воробьи. Отпустило, жар по всему телу. Шелестят. Молодые побеги. Вороха прошлогодней листвы. Пёс отвернулся, нет Макса.

Макс замешкался. Тронулся в путь. Обернулся. Ещё. Тот острый мордой целил на Анин дом. Может даже на окна?

Нет, ерунда. Почему ерунда? Да, конечно. Это значит – как сперва и подумал – тот парень. О котором ничего не спросил. Одичалый и хмурый. Слегка не в себе. И Анина тихая грусть – по нему. И сквозящая в каждом движении нежность. В ожиданье его. И горящие искры в глазах, и свобода, и трепет в дыханьи. Это он разбудил. Да, смешно. Или странно. А может быть больно?