Исаак Дан - Весна

Но следующий день оказался таким же, она опять не достигла его дома. Где ты была столько дней? – ей было страшно услышать теперь. Она поворотила почти от порога. Даже не ругала себя, не думала о том, чтоб сброситься с крыши или сдаться врачам, чтобы её тоже, наконец, сочли умалишённой. Тихо плакала.

Вернувшись, поставила чайник, смыла слёзы. И скоро прибежал испуганный Макс, который звонил и не заставал её дома. Всё потекло по-старому.

Было ли ей хорошо с Максом? Был ли он её утешением или самым надёжным укрепленьем стены? Аня не знала. Остальные были ей ненавистны. Какими мелкими, какими лживыми насквозь были они, те, что окружали её в институте, что звонили ей по старой памяти, и она не могла сразу от них отделаться. Как она могла раньше терпеть их речи, все повторяющие одна другую, их заученные остроты и заученные ругательства, заученные комплементы. Аня ужасалась тому, что жила среди них раньше, даже думала обо всём, как они, и это казалось ей нормальным. Макс был просто спасением для неё. Он хотя бы не пытался с важным видом повторять повсеместно утвержденные истины и не зубрил острот. При этом он не мог заменить собой и десятой доли Спирита.

Но с ним, правда, никогда не возникало ощущения, что идёшь по краю пропасти. С ним никогда не бывало страшно. От него нельзя было ждать, что вдруг он до неузнаваемости изменится. О нём нельзя было подумать, что, возможно, он психически болен. Что его откровенность или его привязанность к ней – обман, наваждение.

Зачем ему было всё это? Он же видел, что Аня не хочет кидаться к нему в объятья. Аня не понимала его.

Что думал об этом Макс?

В который раз он пытался уложить в голове эту историю, опять поздним вечером уходя от Ани. Сегодня он снова почувствовал себя рядом с ней неуклюжим. Со всеми своими каламбурами и шуточками, нарочно замысловатыми речами. Что перед ней зависали в воздухе. Мозоля глаза Максу тем, как натянуты, неуместны, пусты. Как его сила и достоинство. Когда она была рядом.

А она – была рядом. Почти ничего не говорила, одно-два слова в ответ. Вдруг смеялась, взахлёб, заразительно звонко. Так, что хотелось откинуться на спинку стула и обессилено хохотать вместе с ней.

Была рядом. Слушала. Вбирая каждое слово, как умела слушать только она. Но порой – на мгновения? – за окна уносились серые глаза, и Максу чудилось, что он кричит ей откуда-то издалека, почти без надежды быть услышанным.

Она была рядом. Мягкая, доступная, ласковая – от неги томился каждый сгиб её тела, увлекаемый редкими плавными движениями. Но Макс не посмел бы прикоснуться к ней даже краешком пальца. Она была отделена от него бесповоротно.

Потом пришла её мать. Пила красное, что принес Макс, разгорячилась, болтала. Помалкивал теперь он сам. Она сидела так близко, что Макс задел бы её, передвинув локоть. Сидела, поджав ноги, охватив руками колени. Казалось, совсем позабыв о них обоих. Бросая им изредка несколько слов. Будто, чтоб показать – она здесь, она рядом.

И верно, это было неумно. Сидеть и выслушивать ненужные ему разговоры. Жадно глядеть на девчонку, которой, по существу, не было до него дела. Тоскливо, мучительно ждать. Ждать не пойми чего, с болью проглатывая каждую секунду. Но Макс сидел бы и ещё, если бы не были неумолимы мгла за окном и циферблаты часов. Сидел бы, чтоб любоваться и ждать.

Чудно это было! Макс спал с ней, был с ней, когда захочет. Она звала его. А для него была одной из? Или совсем не так?

После той, первой, которая предпочла собачьей преданности Макса такое ничтожество, в жизни Макса были одни Победы. Он одерживал верх. Говорил себе, что хочет узнать разных женщин, изведать разную любовь. И знал совершенно разных. Упорно добиваясь Побед.

А она... Крошечная серая девочка, всегда укутанная, хлюпающая носом. Укутанная неказисто, Макс только потом понял – бедно. Смешившая. Или раздражавшая, её сверстницы, как одна, грея мелкое тщеславие, зарились на него, но Макс примечал её, а не наоборот. Так нежданно расцветшая, Макс был потрясен, зайдя через несколько лет после окончания в школу, потрясен настолько, что – он! – не решился заговорить с ней. Становившаяся всё более – не смазливой, не красавицей – становившаяся всё более отмеченной чем-то. Чем-то, что трудно сказать – влекло, вызывало обиду или страшило Макса. Серая девочка, мелькавшая у него на горизонте, не думая приближаться. Лишь через много лет окончательно появившись на его пути.

"Недотрога, странная" – говорили ему. Посмотрим, думал Макс, готовясь к трудной Победе. Он прекрасно помнил тот искрометный, лёгкий экспромт, что так кстати пришёл ему в голову, когда он, не без колебаний, в первый раз приближался к ней. А она расплакалась в ответ на его слова. Так беззащитно, убив в зародыше приготовленные обольстительные речи. Он испугался, ему стало её так жалко, он всё готов был сделать, чтобы остановить эти слёзы. И не знал совершенно, что должен делать.