Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Бабаенев удивленно поглядел на него, но согласился.

— Я предлагаю закрыть собрание! Раз никто не просит слова, можно закрыть собрание! — крикнул он.

Из задних рядов послышался протяжный крик: «А-а-а! Не имеете права!»

— Зачем нас звали, если не даете высказаться? — воскликнул книготорговец.

— Но ведь никто не просит слова! — сказал Бабаенев, вытирая платком вспотевшую шею.

Янков делал ему знаки, которых тот никак не мог понять.

Шум стал угрожающе разрастаться. Послышались протесты, некоторые встали с мест, и брожение усилилось.

— Дать им слово! — кричал вихрастый гимназист.

— Анастасий, говори! — повелительно настаивал парень с черными сердитыми глазами.

— Дайте ему слово! Позор!

— Слово имеет товарищ Ташков! — пробурчал председатель.

Он не разгадал замысла Кондарева и, решив, что не следует предоставлять трибуну анархистам, воспользовался тем, что один из членов комитета попросил слова.

Усатый ремесленник степенно поднялся, полагая, что его появление на трибуне сразу же прекратит шум в зале. Он начал говорить, но никто ничего не слышал среди криков и шумных протестов.

— Тише, товарищи! — надрывался председатель.

Многие начали шикать.

— Когда в доме согласья нет, — послышался голос оратора, — то так вот и выходит — один шьет, другой порет…

Одни снисходительно улыбались, другие, толком не поняв, напрягали слух. Кто-то крикнул:

— Он ведь сапожник: шить и пороть — его дело! — И смех прокатился по рядам.

— Призывает к миру! — хихикнул Ганкин.

— Провокация! Провокация партийного комитета! Я протестую! — вскочил с места Ягодов. — Дайте слово врагу власти!

Кожевники стали пробираться к выходу. Один из печатников утихомиривал соседа. Анастасий улыбался, видом своим показывая, что ему все равно, будут его слушать или нет. Он и не собирался выступать, считая себя и без того победителем. Оставалось только демонстративно покинуть клуб, но он решил подождать еще немного, чтобы насладиться полным позором тесняков. Анастасий был вполне удовлетворен протестами единомышленников и почитателей.

К недовольству коммунистов, суматоха и беспорядок усиливались. Только пожилые люди, привыкшие к бесконечным распрям, оставались невозмутимыми.

— Дайте слово Сирову! — сказал Кондарев председателю. — И немедленно, иначе мы сорвем дискуссию!

— Посмотрим, что скажет Янков. Пусть он решает…

Секретарь партийной организации пронзал взглядом то одного, то другого. Лицо его лоснилось от пота.

— Дайте ему слово, разве не видите, что и Янков того хочет! — яростно прошептал Кондарев в большое раскрасневшееся ухо Бабаеневу.

— Слово имеет товарищ Сиров!

В глубине зала послышались аплодисменты. Постепенно воцарилась тишина, и поднявшиеся с мест снова сели.

Слова председателя застали анархиста врасплох. Он мгновение поколебался, но, сообразив, что отказ сочтут за слабость, решил выступить.

Он не знал, придется ли ему принимать участие в дискуссии; на всякий случай он продумал, что сказать и даже в каком тоне, но в наступившей сумятице не мог собраться с мыслями и торопливо припоминал некоторые положения доклада. Первое, что мелькнуло в памяти, было вводное слово Кондарева. Анастасий сразу же ухватился за него.

— Товарищи, — начал он, окинув собравшихся надменным взглядом своих черных глаз, — нам бросают перчатку — мы должны поднять ее. Не мы, а товарищи коммунисты открывают фронт против нас, и притом в тот момент, когда призывают к единому фронту! Испугавшись своего опрометчивого поступка, они попытались отделаться провокацией…

— Никакой провокации не было, — перебил его Кондарев. — Вы сами не хотели брать слово.

Анастасий даже не взглянул на него. Он понимал, что надо держаться спокойно, иначе снова начнется неразбериха.

— Зачем понадобилось открывать фронт против нас? Очень просто. В нашем городе мы, сторонники безвластия, — значительная сила, которую товарищи коммунисты недооценивают, особенно наше влияние на все свободные умы. Мы не избегаем ни споров, ни диспутов, потому что для нас нет неясных вопросов. Товарищи коммунисты признают государство как необходимую организацию и силу, с помощью которой пролетариат раздавит своих врагов. Мы не признаем государства — и в этом существенное различие между нами. Сильные создали государство для того, чтобы держать в подчинении и эксплуатировать слабых. Следовательно, не роль личности в истории, а роль личности в государстве — так следовало бы озаглавить этот топорный доклад, и тогда всем было бы ясно, почему история, как бы ее ни толковали, всегда была историей сильных, которые, пользуясь разными формами государства, лишали свободы слабых. Здесь много говорилось о некоей свободной воле, которая не существовала и никогда не будет существовать. Все равно, какие законы — научные, естественные, общественные — или же предрассудки и суеверия ограничивают человека. Он, как сказал Лафатер, [35] Лафатер Иоганн Kacmp (1741–1801) — швейцарский писатель и философ, пытавшийся установить связь между духовным обликом человека и строением его черепа. птица в клетке…