Эмилиян Станев - Иван Кондарев

Кмет беспомощно пожал плечами и взглянул на Костадина. Старший полицейский, уже пожилой человек с седыми усами, мрачно разглядывал Добрева. Полевой сторож даже не снял берданки с плеча. Парни один за другим, как волки, выскользнули из корчмы. Мальчишка-слуга испуганно таращил глаза, застыв с тряпкой в руке.

Кмет принялся упрашивать Добрева.

— Йовчо, ведь уволят человека. Второй раз приходит за тобой. Пятеро детей у него, кто их кормить будет? Наймем телегу, не дадим тебе пешком идти.

В беспокойных глазах анархиста заплясали насмешливые огоньки.

— Этого уволят, а за мной пришлют другого. Кому будет хуже — мне или ему?

С улицы в окна заглядывали парни, ожидая повода вмешаться.

Задыхаясь от ненависти к анархисту и от презрения к представителям власти, Джупун метнул убийственный взгляд на старшего полицейского и сплюнул.

— Эй, получи-ка с меня! — крикнул он мальчишке, с грохотом отодвинул стул, вышел, не глянув на оставшихся, сел на лошадь и тронулся в путь, хмурый как туча.

Солнце обжигало затылок и быстро прогрело порыжевшую на спине куртку. Тишина деревенской улицы немного укротила его гнев — он не мог себе простить, что не вмешался. Но зачем, собственно, ему вмешиваться? Кто заварил кашу, тот пусть и расхлебывает! Он презирал и дружбашские власти [1] Дружбашские власти — от «дружба», низовая политическая организация Болгарского земледельческого народного союза (БЗНС), крестьянской политической партии, возглавляемой Александром Стамболийским. В 1919–1923 гг. — правящая партия. и лохматых юнцов, на которых натыкался повсюду — на дорогах, в деревнях и в городе. Некоторых он знал еще по гимназии, но уже тогда избегал их, — его отталкивала их душевная опустошенность. Они приходили на уроки подвыпившие, с темными кругами под глазами, мрачные, отчаявшиеся, гордые своим отчаянием. Они надсмехались над учителями, называли отцов мещанами, курили, пили; толковали о власти секса и своих любовных похождениях с таким же азартом, как и об анархизме, социализме, революциях и стачках. Костадин не понимал их, да и не пытался понять.

«Отпустили космы, как бабы, подпоясались веревками! Обросли щетиной и шляются босиком. Нет кнута для вас, нет власти, черт бы вас побрал», — бормотал он, сжимая ржавыми шпорами бока коня и сердито поглядывая на сверкающие на солнце дома с подсиненными снизу стенами, на темнеющие тенью навесы и широкие стрехи.

Подгоняемая лошадь фыркала и неслась рысью, далеко выбрасывая свои жилистые ноги. Деревня скоро осталась позади, в низине, среди тучных волнистых нив, замерших под зноем июньского полудня. Кое-где в хлеба вклинивалась низкорослая кукуруза, ярко и весело желтели венцы подсолнечников. Кое-где на поле белели косынки и лениво поблескивали мотыги полольщиц. К северу равнина таяла в мареве, над расплывшимся горизонтом висели ослепительно белые облака. Вдали сухим блеском отливали зреющие хлеба, сквозь знойную пыльную дымку проступали очертания холмов. Впереди дорога исчезала в дубовом лесу, за которым начиналось предгорье с заросшими просеками и купами деревьев на гребне.

Костадин въехал в лес, по которому вилось пустынное шоссе. Он не слышал гомона насекомых, не ощущал пряного упоительного запаха земли. Через четверть часа он достиг перевала. Дорога стала ровной и прямой.

Он провел рукой но шее коня — не вспотел ли? — и поправил висевший на поясе тяжелый револьвер. Шоссе пошло вниз; резко свернув, оно ныряло в поросшую сырым лесом падь. За кудрявой кромкой леса виднелись погруженные в таинственную тишину откосы ущелья — правый, залитый солнцем, и левый — в голубоватой тени.

Этот поворот славился частыми грабежами и убийствами. Путники старались объехать его, а почту, когда она доставляла деньги, сопровождали здесь конные полицейские.

Костадин огляделся по сторонам, перехватил узду покороче, и пришпоренный конь вздрогнул и понесся галопом.

Каждый раз, проезжая это гиблое место, Костадин ожидал, что из-за кустов выскочат проходимцы вроде тех, что были в корчме, и всегда его охватывала злоба.

«Пусть попробуют напасть. Посмотрим, кто кого!» — думал он, стискивая шероховатую рукоятку револьвера и не давая лошади сбавить ход.

Преодолев поворот, он въехал в ущелье. Внизу пенилась и сверкала горная речка. Рои слепней накинулись на лошадь. Вокруг стояла напряженная тишина, а над головой тяжело нависла серо-синяя туча; она притушила солнце и огромной тенью скользила над лесом. Прохладный ветерок всколыхнул верхушки деревьев. Конь, почуяв непогоду, запрядал ушами и прибавил ходу. Не успел хлынуть дождь, как Костадин уже пронесся по каменному мостику, за которым открылась замшелая крыша старого постоялого двора, прилепившегося к шоссе и выходившего садом к речке. Дверь была распахнута, изнутри веяло приятным запахом свежеполитого пола и дымом очага.