Эмилиян Станев - Иван Кондарев

— Он всегда стоит, когда приходит к нам, и никак не может понять, что это невежливо, — сказал Георгиев.

— Так уж получается… Сегодня делаю доклад в клубе и мне некогда, — сконфуженно ответил Кондарев.

— Доклад?! Целый час проговорили, а так и не сказал, что выступаешь с докладом! — воскликнул Георгиев. — На какую тему? Впрочем, ваши доклады скучнее богослужения. Экономический кризис, новая война, которая угрожает народам, буржуазия, которая стремится переложить на плечи народа гибельные последствия войны, и так далее и тому подобное. Избитые, пережеванные темы, нудные дальше некуда. Ну, так на какую же тему?

— О роли личности в обществе, или, вернее говоря, против анархизма любого толка.

— Стрела твоя пролетела мимо цели. Я никого не учил анархизму. Так вот для чего тебе понадобился Спиноза! [30] Спиноза Барух (Бенедикт, 1632–1677) — нидерландский философ-материалист. Положение о свободе человека в рамках необходимости — одно из основных в его учении. Значит, и свободная необходимость пойдет в ход? Но главным, конечно, останется Плеханов, оптический обман в вопросе о Наполеоне. [31] Имеются в виду взгляды Г. В. Плеханова, выраженные в его книге «К вопросу о роли личности в истории» (1898). Чего я не могу принять в вашей философии — это ее догматическую и сухую теоретичность! — В глазах Георгиева лукаво сверкнули задорные огоньки.

— Вы ведь эстет, — с иронией сказал Кондарев и поспешно стал прощаться.

Время подходило к восьми, а кроме того, ему не хотелось ввязываться в бесполезный спор со старым, но запальчивым, как юноша, чудаком.

Усилившийся ветер вздымал облака пыли и нес по тротуарам обрывки бумаги. В портняжной мастерской сухо застучала швейная машина; у порога подмастерье раздувал большой утюг. В кузнице неподалеку отковывали железный прут. Длинная кривая улочка, ведущая с площади на главную улицу, сохраняла старинный вид. В маленьких мастерских дробно стучали молотки, шипели рубанки, жужжали смычки шерстобитов. Разве не смешно говорить здесь о каком-то божественном городе красоты, о Европе и о светлом наследии веков?

И этот нелюдим, его старый учитель, — некогда, будучи гимназистом, он с восторгом ловил каждое его слово, — теперь прячется в «городе красоты». До чего странно, что живем мы все обособленно, словно иностранцы, даром что говорим на одном языке… Да и сам он не без греха — от избытка самомнения ни с кем не делится своими мыслями, боясь, что не поймут… А в результате оказываешься в плену какого-то странного одиночества и подозрительности…

Разговоры о Европе и колкости, которыми его осыпали, отвлекли внимание Кондарева от предстоящей дискуссии с анархистами. Вспомнив же, с каким равнодушием партийный комитет отнесся к дискуссии, и то, что представляет собой этот комитет, он чуть было не сплюнул…

Перейдя главную улицу, он оказался в нижней части города и сразу же забыл о своих размышлениях и обидах. Он подошел к дому бондаря и с улыбкой заглянул в окна второго этажа, выступавшего над улицей. Почему бы не пригласить Христину на его доклад в клуб? Но он с горечью подумал, что Христина не пойдет. Тогда зачем растравлять себя пустыми мечтами? Слишком часто стали возникать такие желания, хотя он и сознавал всю их несбыточность.

Крепкая дубовая дверь отворилась. Из дома вышли Райна Джупунова и мать Христины. Райна смутилась и робко поздоровалась, старая женщина приветливо кивнула ему. Кондарев вздрогнул от неожиданности. Зачем приходила эта девушка, ведь она давно не дружит с Христиной? Он хотел было вернуться и спросить, дома ли Христина-, но, увидев, что женщины продолжают разговаривать у порога, подумал, что Христины нет дома, и зашагал к партийному клубу, находившемуся через две улицы, на маленькой площади, окруженной мастерскими медников и шорников.

Клубом служила бывшая типография — старое помещение со сводами, стянутыми поперечными железными брусьями. Одна его часть выходила на площадь, а другая — на реку. Два окошка были распахнуты, чтобы пропустить больше света.

Клуб был уже полон. Вдоль стен стояли и разговаривали, покуривая, подручные, подмастерья, чиновники и гимназисты. Среди них сновал остролицый веснушчатый гимназист с черными живыми глазами. Костюм соломенного цвета никак не вязался с его черной сплющенной фуражкой, лихо заломленной на затылок. Он курил из огромного мундштука, вырезанного из соснового сучка.

В углу, у большого плаката, на котором красная метла выметала господ в цилиндрах, стояли несколько женщин. Кондарев направился к передним рядам, где расположились члены городского комитета. Послушать доклад, о котором был оповещен весь город, собралась почти вся интеллигенция. Многих из них Кондарев знал только в лица.