Никколо Амманити - Я не боюсь

Барбара спросила:

– А ты когда придешь?

– Скоро. Ступай.

Барбара помахала мне рукой и печально ушла.

– А когда моя мама выйдет? – спросила Мария у Анжелы Мура.

Та посмотрела на нас и сказала:

– Идите домой и поужинайте сами, скоро она придет. – И закрыла окно.

Мария отрицательно покачала головой:

– Никуда я не пойду, буду ждать здесь.

Я поднялся:

– Пойдем, так будет лучше.

– Нет!

– Пошли, пошли. Дай мне руку.

Мария скрестила руки на груди:

– Нет! Я останусь тут на всю ночь, мне все равно.

– Дай мне руку, ну-ка!

Она поправила очки и поднялась:

– Только спать я не буду.

– Ну и не спи.

И, рука в руке, мы вернулись в дом.

Они кричали так громко, что мы проснулись.

Мы уже ко всему привыкли. К ночным собраниям, к шуму, к разговорам на высоких тонах, к битью посуды, но на этот раз они уж очень громко кричали.

– Чего они так орут? – спросила Мария, лежавшая в кровати.

– Не знаю.

– А сколько времени?

– Поздно.

Была глубокая ночь, в нашей комнате стояла темень.

– Попроси их прекратить, они не дают мне спать, – пожаловалась Мария. – Скажи, чтобы кричали чуть тише.

– Я не могу.

Я пытался расслышать, о чем они говорят, но голоса смешивались в общий ор.

Мария перебралась в мою постель:

– Я боюсь.

– Они тоже боятся.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что кричат.

В этих криках слышалось шипенье разъяренных ящериц.

Ящерицы, когда не могут спастись бегом и чувствуют, что их вот-вот схватят, разевают пасть, надуваются и шипят, стараясь напугать тебя, потому что они сами тебя боятся, ты огромный, и последнее, что им остается, – попытаться спастись. А вдруг тебе неизвестно, что они добрые, что ничего плохого не делают и ты их не тронешь.

Дверь открылась. На мгновение комната осветилась. Я увидел темную фигуру мамы и за ней старика.

Мама прикрыла дверь:

– Вы проснулись?

– Да, – ответили мы хором.

Она зажгла лампу на комоде. В ее руке была тарелка с хлебом и сыром. Она присела на край кровати.

– Я принесла вам поесть, – сказала она уставшим тихим голосом. Под глазами были темные круги, волосы в беспорядке, она выглядела постаревшей. – Покушайте и постарайтесь заснуть.

– Мама?.. – начала Мария. Мама поставила тарелку на колени.

– Что, дочка?

– Что-то случилось?

– Ничего не случилось. – Мама попыталась отрезать сыр, но руки у нее дрожали. Она не умела притворяться. – Давайте ешьте, а потом… – Она нагнулась, поставила тарелку на пол, сжала голову руками и тихо заплакала.

– Мама… мама… Почему ты плачешь? – зашмыгала носом Мария.

Я тоже почувствовал комок в горле.

– Мама?

Она подняла голову и посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами:

– Что тебе?

– Он умер, да?

Она залепила мне пощечину.

– Никто не умер! Никто не умер! – Боль исказила ее лицо, и она прошептала: – Ты еще слишком маленький… – Она всхлипнула и прижала меня к груди.

Я заплакал.

Сейчас плакали все.

А за дверью орал старик.

Мама услышала крик и оторвалась от меня.

– Ну хватит! – Вытерла слезы. Протянула нам хлеб и сыр: – Ешьте.

Мария вцепилась зубами в бутерброд, но глотать ей мешали рыдания. Мама взяла его из ее руки.

– Вы не голодны? Ну ничего. – Она забрала тарелку. – Оставайтесь в постели. – Она схватила подушки и выключила свет. – Если вам будет мешать шум, накройтесь подушками. – И положила их нам на головы.

Я попытался скинуть подушку.

– Мама, ну пожалуйста, не надо. Нечем дышать.

– Слушайся меня! – взорвалась она и нажала на подушку.

Мария зашлась в плаче, словно ее резали.

– Прекрати! – Мама закричала так громко, что на мгновенье за стеной прекратили ругаться.

Я испугался, что она сейчас ударит Марию. Мария умолкла.

Если мы двигались или подавали голос, мама, как заезженная пластинка, повторяла:

– Тс-с-с! Молчите!

Я притворился спящим и надеялся, что Мария сделает так же. Скоро успокоилась и она.

Мама еще немного посидела с нами, я надеялся, что она будет здесь всю ночь, но она поднялась. Видимо, подумала, что мы уснули, и вышла, плотно прикрыв дверь.

Мы сбросили подушки. Было темно, но свет уличных фонарей проникал в комнату. Я встал.

Мария села на кровати и, нацепив очки, спросила:

– Ты чего?

Я поднял палец к губам:

– Тш-ш-ш!

И приложил ухо к двери.

Они продолжали спорить, на этот раз тихо. Я слышал голос Феличе и голос старика, но слов разобрать не мог. Я посмотрел в замочную скважину, но увидел только стену.