Татьяна Соколова - Снежная круговерть

— Да работал я там, — объясняет Леха. — Там, во-первых, субботники у дворников два раза в неделю, а за зимние эту же дорбгу, — он двигает раздвигой, бабы пятятся, — надо до асфальта скрести. Перевод лишний денег и сил. Зачем это надо?

— Постойте-ка, — прерывает пререкания политическая старуха. — Надо не так. Как вас по батюшке?

— Иванович, — представляется Леха.

— Давайте, Алексей Иванович, за ветер куда-нибудь укроемся и все спокойно обсудим. Да вот хоть за угол.

— Че обсуждать-то? — не понимает Леха, но нехотя идет вслед за ней в затишье, бабы гурьбой спешат за ними, пыхтя, утопая в снегу, в строгом молчании, как на важное дело. — Работать надо.

— Дак вот, Алексей Иванович, — продолжает политически образованная старуха, когда они останавливаются у боковой стены дома, где нетронутый ветром снег лежит ровно. — С этим надо кончать.

— С чем? — устало спрашивает Леха, язва его болит все сильнее.

— С бюрократическим диктатом, — объясняет старуха. — Мы им не рабочий скот. Как хочут, так и вертят. Захочут — мусорные площадки убирать заставят. А крыльца? Крыльца какие? Давно ремонтировать пора. У вас еще ладно, а у меня у каждого по пять ступенек, и все неровные…

— Ну, я-то тут при чем? — не выдерживает Леха.

— Вы мужчина. Вам и карты в руки, — втолковывает Лехе старуха, бабы кивают и поддакивают.

— Дак у вас свои мужики есть, — возражает Леха. — По две, по три лопаты утром на каждом участке гремят. Только вон она, — он кивает на Галину, — одна.

— Они сюда не относятся, — вставляет желающая зимних денег женщина. — Они просто помогают. А числитесь вы один.

— Ну и че? — все еще не понимает Леха.

— Кончать пора с этим, — по новой заводит политически образованная старуха. — Надо идти к высшему начальству и требовать.

— Чего? — спрашивает Леха, а язва у него все ноет и ноет, а бабы наперебой снова объясняют ему про крыльца, дорогу, трактор, зимние, тысячу метров в месяц. — Вам надо, вы и идите.

— Вам надо идти, — убеждает его политически образованная старуха. — Вы солидный. А мы поддержим. За справедливость будем воевать.

— Никуда я не пойду, — тихо отвечает Леха, хотя очень хочется ему послать их всех подальше, но сил нет, и не привык он с бабами ругаться, даже Катькину мать, уж на что ненавидел, ни разу не обложил. — Какая справедливость? Бабы на комбинате за двести смену корячатся, выходных не знают. Натаха моя за двести ослепла почти в своем ателье.

Дальше голоса баб в голове Лехи уже путаются, фигуры расплываются, надо бы просто плюнуть и уйти от них широким мужским шагом.

— Штрейкбрехер! — кричат голоса. — Навязался, лось, прости господи! До асфальту еще расчишшать! Тунеядец он! Нашел работенку, ничего не скажешь! Морду ему набить, да и все!..

Не может уже уйти Леха, прислонившись к занесенной снегом скамейке, он тоже, перебивая их, кричит, хрипло, из последних сил:

— Дуры вы! Совесть-то где? С веничком-то летом пройтись. Снег-то вам мужики кидают. Я это место полгода ждал. Не сковырнешь ведь вас. Совесть-то где? Совесть… — совсем тихо произносит Леха и сползает по скамейке в сугроб.

Бабы растерянно, но враз, будто по команде, замолкают.

— Леха! Ты че, Леха? — К Лехе бросается Галина. — Разорались. Леха, Леха. — Она тормошит размякшее тело. — Ленка! — кричит всегда хихикающей, а теперь с застывшей улыбкой на лице женщине. — Беги в «Скорую» звони.

— Мелочи нет. — Та начинает крутиться на месте, вытаращив глаза.

— Без мелочи в «Скорую»-то! — Политически образованная старуха кидается за угол дома.

— Леха, Леха, — не отстает от Лехи Галина, — погоди маленько, счас «скорая» придет. Че это с ним, а? — Она оборачивается к бабам. — Натаха его довела, точно. Все на улыбочке бегает, напудренная, губы бантиком. Такого мужика отхватила.

«Скорая» приезжает довольно быстро. Ни одна из баб не ушла, сугроб истоптан, бабы переминаются с ноги на ногу, молчат, ойкают, услышав очередной Лехин стон.

Мужчина лет пятидесяти, в легком пальтишке поверх серого на фоне снега халата, разгребает баб сильными руками, наклоняется над водруженным ими на скамейку Лехой, принюхивается:

— Что с ним?

Бабы наперебой, будто опять по команде, рассказывают, что вот сейчас только стоял с ними, разговаривал.

— Не пьяный он. — Галина поднимается со скамейки. — Леха это, Самохвалов. На язву по осени жаловался.

— Прободение, наверно. Давай в хирургию, — командует врач шоферу, когда носилки с Лехой скрываются в чреве красно-белой машины.