Татьяна Соколова - Снежная круговерть

И все охота ему было на кого-нибудь выучиться, после школы сразу не мог, ребят в семье шестеро было, он старший, да и не понимал еще тогда, что охота. Теперь поступил в лесной техникум, но шиш с маслом: Катька девку родила, хай подняла на весь город. Устроился Леха на комбинат, встал к станку, до трехсот порой выходило, двойные алименты тянул, одиночеством маялся, но и тогда в башку такого не лезло, для чего да как жить.

Может, потому, что скоро все разрешилось. Натахиного мужика, известного в городе пьяницу, пырнул ножиком собутыльник, и с концами. А Натаха ж она что пичуга беззащитная, костюм Лехе сшила и запорола в расстройстве своем. Он на последнюю примерку к ней, а она ревет. Она ревет, а ему радостно и спокойно. Натаха ж она что ручеек летний, в жарком поле, среди засохшей травы. И мигом все у них сладилось, Ромку он усыновил, Светочка родилась вскоре. Думать и вовсе стало некогда. Четверо ребят у него на шее, голы они с Натахой как соколы, в квартире у нее шаром покати, у него и того нету. Все сверхурочные в цехе на Лехе Самохвалове, все оборудование до винтика он изучил, в слесаря перевели, а он еще каждую зиму, как разбегаются, испугавшись большого северного снега, дворники, кидал этот снег, но не так, как теперь, а с натугой, с потом, до ломоты в костях. И не была в тягость жизнь, ни прошлая, ни настоящая, на Светочку наглядеться не мог, а уж Натаха как его жалела. От безделья, что ли, в голову теперь все это лезет, сколько успел наворотить, напутать за неполных сорок-то лет, все оттого, что не знал никогда, для чего да зачем.

В таком вот виде, скрытом от всего внешнего мира, как ноющая в крепком снаружи нутре язва, оказался Леха следующим ранним утром на своем участке. Снегу за ночь навалило по колено, снег все сыпал и сыпал, делая неправдоподобно белым, плотным и одновременно невидимым этот белый свет. Сильный ветер дул с севера, неся на город вонючий дым комбината, метель скакала над дорогой, поднимала из сквера уже слежавшийся снег, несла его к Лехиному дому, стукалась в темные еще окна, закручивалась над дорогой в гигантские мохнатые сверла. И выло, выло что-то в сидящем на крыше небе, железно свистело, издевательски ухало.

— Леха-а! — слабо донеслось до него сквозь этот вой, свист и уханье.

Не оборачивается Леха, гребет.

— Тут он, тут, — уже явственно настигает его голос Галины.

Запыхавшийся Леха останавливается, сталкивает с мокрого лба шапку. Галина обходит его, становится перед раздвигай. А вслед за ней из снежной круговерти одна за другой проявляются женские фигуры, одна нелепее другой: кто в мужской ушанке, кто в лисьем треухе, кто повязанный до самых глаз толстой шалью, все кургузые, из-за больших неуклюжих телогреек, вязнут в снегу, спотыкаются, двоятся, троятся в заполненном снегом воздухе. Тут и политически образованная старуха, и хихикающая маленькая женщина, и баушка Сюзёва, пыхтя, как самовар, трет слепящиеся старые глаза.

— Чистишь, значит, дорогу, — сурово начинает Галина.

— А че? — удивляется Леха.

— Я ведь говорила тебе, не чисти. Не должны мы чистить дорогу. Я в райпроф ходила, узнала. Только крыльца за нами, дорожки у них, в крайнем случае на метр вдоль дороги.

— Нам положено на месяц тысячу метров, — объясняет незнакомая женщина, в годах, тяжело дышащая, поправляющая выношенную шаль. — На месяц. А мы каждый день сколько гребем?

— Да вы че, — перебивает ее Леха. — Не так вовсе. Не на месяц. Это ж не заводской план, а закрепленный участок.

— На месяц, сказали, — спорит Галина. — А у нас каждый месяц двадцать две смены. Ты умножь-ка.

— Дак не множить надо. — Лехе становится смешно. — Делить. Ты раздели тогда тыщу на двадцать. По пятьдесят метров в день, что ли?

— И трактор не дают, — шамкает баушка Сюзёва. — Трактор положено давать. А оне баб в контору насадили, за счет дворников, и без дворников дома которые трактором убирают. А нам почто трактор не дают?

— Не знаю я, — теряется Леха. — Если трактор будет, дак мы-то зачем? Вы ж тут давно работаете. На оперативке надо и сказать.

— Говорили, без счету говорили, — залопотали бабы. — Без толку все. В ус не дуют. Кроят, все кроят.

— Кроят за счет нас, — высказывается политически образованная старуха. — Как с быдлами разговаривают.

— Да кто кроит? — не понимает Леха. — Оклад, уральские, премиальные.

— Зимние должны платить, за снег, — объясняет другая женщина, помоложе. — Комбинат у нас тут вообще как барин, как хочет, так и вертит. В горсоветовских домах зимние платят, больше двухсот зимой у дворников выходит.