Вера Колочкова - Прости меня, Анна

- Да на фига мне твои серьги сдались, Анна?! Чего ж ты меня не слышишь совсем? Не могу я к тебе сейчас идти, не могу!

- Прости меня, Нют… Прости, пожалуйста! Я больше никогда тебя ни о чем не попрошу — только сегодня, сейчас, в самую тяжелую минуту… И мужа, и сына потеряла…И еще чего–то, сама не поняла еще… Приходи, а?

Анна заплакала уже навзрыд, тяжко и горько, будто перекатывала в себе огромные железные валуны, которым перекатываться внутри нее было страшно неловко, неудобно и непривычно, ведь железная леди Анна Климова не плакала никогда, даже в самые критические минуты своей жизни…

- Ну хорошо, Ань! – выдохнула, сдаваясь, Анюта. — Подожди, я скоро…

Она нажала на кнопку отбоя, посидела минуту, глядя в темное ноябрьское окно, и совсем уж было собралась встать с кресла, как телефон вдруг зазвонил снова.

— Да… — устало произнесла она в трубку.

— Анют, это я… Здравствуй…

— Здравствуй, Борис… — застучало в голове и тут же скатилось куда–то в пятки сердце. — Слушаю…

— Нюточка, можно я приду сейчас, а? Только не спрашивай ничего, ладно? Я просто замерз без тебя и устал… Понимаешь?

— Да, Борис, понимаю…

— Давай будем считать, что этих двух лет и не было вовсе! Я просто вышел в дальнюю булочную и сейчас вернусь! Забудем, ладно?

— Нет, Борис… Нет! Забывать я ничего не умею. Нельзя из жизни ничего выкинуть, ни плохого, ни хорошего, оно все нам необходимо… Забывать я не умею, я прощать умею, слава богу! Ты же меня знаешь… Приходи, я жду. Мы все тебя ждем, приходи!

- Спасибо, Анют…

Она медленно поднялась с кресла, прошла на кухню. Встала в дверях, опираясь руками о косяки, молча любуясь открывшейся милой сердцу картиной. Вот сидят ее чудные талантливые дети, вот ее друзья, такие близкие и светящиеся от обретенного счастья, а вот дети друзей…Сидят, стихи Темкины слушают…

Вытекла с деревьев осень плачем,

Листопадом рухнула у ног.

Слышите, как зимний всадник скачет?

Город ожиданием продрог…

Ишь, как чешет! Как по писаному… А про Анну уже и не помнит никто! Ну почему, почему она должна уходить их этого тепла, уходить в продрогший ожиданием Темкиного зимнего всадника город и выпадать, хоть и на время, из этой общей картины, где есть и у нее свое законное, богом данное место? Почему?! Так не хочется…

— Даш, сейчас папа придет… — тихо произнесла она, перебивая Темку. — Вы его тут кормите пока, я скоро…

— Совсем придет? — радостно распахнула ей навстречу синие глаза Дашка.

— Конечно, совсем! — улыбнулся понимающе Кирилл, обнимая рукой за плечи притихшую Динку. — Правда, мам?

— А ты куда? – снова повис в воздухе тяжелым комочком Дашкин вопрос.

- Анют, а куда ты, в самом деле? — удивленно наблюдая за тем, как она нехотя, шаг за шагом отступает в прихожую, спросил Алеша.

- Я скоро, ребята… Я ненадолго… Я совсем, совсем ненадолго — и к вам…

« Ну кто, кто мне объяснит, почему я все–таки с ней дружу?! — уже в сотый раз, наверное, за последние сорок лет задавала она себе ставший риторическим вопрос, идя знакомой дорогой и быстро выстукивая каблуками по стылому асфальту. — Мы такие абсолютно разные, прямо противоположные… Почему я сейчас все бросила и снова бегу к ней? Может, потому, что в глубине души всегда жалела ее? Или потому, что сидящий во мне маленький оркестрик этого требует – чтоб я делилась его музыкой с Анной, которая ее в себе не слышит и слышать не может? Просто живет без музыки в пустоте и холоде, потому и вынуждена гоняться за миражами, ломая на своем пути человеческие судьбы? Не хватает на всех, видно, оркестриков… Сейчас поговорим, разберемся… Ты прости меня, Анна, что так не хочу к тебе идти! Прости…Я иду к тебе, Анна…»