Закир Дакенов - Вышка

— Куда? У нас по полтора года оттащили, мало кто ездил: людей не хватает… Генерал одному объявил, можно сказать, и все равно…

— Не умеете вы жить, — сказал Славка и придвинулся поближе, хотя в беседке никого не было. — У нас один, знаешь, как сделал. Мешок с опилками — на запретку, и зэку кричит, бери, пока начкара нет, тебе, мол, передали… А переброс у него уже — на вышке. Ну, зэк и полез… Ток ка-ак шарахнул — и полчерепа снес!.. А ты говоришь…

— Нашего призыва?

— Да нет, он еще до нас был. Ребята рассказывали.

— А-а…

— Я, думаешь, десять суток и обратно? Вот! Тоже научили… Знакомая в больнице есть, справку возьму, военкомат подтвердит, телеграмму в часть: так и так, мол, по состоянию здоровья…

— О Воскобовиче слыхал? — почему-то спросил я. Просто пришло на ум.

— Слыхал. Овца вонючая! Теперь узнает там… — Славка бросил окурок, потянулся и засмеялся: — Даже не верится, что домой! Думаешь, я на паровозе поеду? Червонец накину и — фьють! Ту-154! Еще трое суток моих. Сейчас только проездные в штабе оформят, и вперед!

— Ну ты даешь! Молодец, — похвалил я.

— Слушай, — встрепенулся он, — что я это, в самом деле? Деньги нужны? На… — Он протянул сложенную по-зэковски много раз бумажку. Только по цвету было видно, что это двадцатипятирублевка.

А потом я проводил Славку за КПП. Стоял и смотрел, как он уходит: походка легкая, в одной руке — «дипломат», другою отмахивает резко. Домой…

Многоголосый ясный звон послышался над головой моей. Я запрокинул голову, окунул лицо в свежую пронзительную синь, придерживая рукой шапку.

Там на долгой-долгой синеве белесыми крестиками распластались журавли. Они двигались медленно, казалось, стояли на одном месте. А от них, от этих светлых крестиков, падал звон, опускался на эту землю…

Я опустил взгляд и увидел освободившуюся от снега землю. Кругом виднелись помятые консервные банки, коричневые от ржи; блестели бутылочные стекла, дыбилась опутанная черная проволока…

А снег тут недавно лежал — чистый-чистый! Пошел в казарму. Там, наверное, суматоха: завтра-послезавтра — приказ. Кому-то домой…

В казарме и вправду было оживленно. На полу лежали рыжие квадраты — от окон. Под нашим взводом сидели. Замятин… Кучеров… Искаков…

— Садись с нами, Лара, — позвал Кучеров. И ладонью по койке похлопал.

Я сел.

На полу между койками стояла трехлитровая банка, туго накрытая фольгой. Стенки ее были мутны от рвущегося наружу пара. «Купчика» [14] «Купчик» — крепкий чай, но не чифир. заварили…

Подбежал Палихин — на пальцах нанизаны кружки.

— Стой вон там, — сказал ему Искаков. — Если что — свистнешь.

Сняли фольгу — вырвался крутой пар и ароматный дух. На табурет высыпали конфеты, расставили кружки. Зашевелились, заговорили громче.

— Чай — молодец, — похвалил кто-то, подражая зэкам.

— Человек!

Засмеялись. Захрустели конфеты, губами зашлепали, отфыркиваясь.

Принесли гитару.

Замятин взял ее, загудевшую, с отшлифованным до блеска грифом. Пальцы его длинные забегали по стертым струнам — глуховатый звук разрастался…

Глядя куда-то между скученных голов, Замятин запел чуть надтреснутым голосом:

А когда последний звук утонул в черной дыре, некоторое время растекалась тишина. Потом кто-то затеребил Замятину плечо, что-то сказал, и тот кивнул.

Струны вновь ожили, и сразу же послышалось со всех сторон:

— О-о! Давай, давай, Игорек. Мочи!

Надрывный звук становился все быстрей и громче, а потом вдруг оборвался, и…

И все сразу закачались, подхватили, остановясь взглядами кто на чем:

Чувствую, как подхватывает меня и уносит куда-то, уносит; вижу, белый от зноя плац, застывшая фигура сержанта, и рот у него беззвучно дергается — и колонна падает, как картонная, только спины одни видны. Вспышка с тыла… Вспышки прыгают в глазах: плиты квадратные под ногами проплывают, и на стыках плит травинки тонкие… далеко-далеко квадратные плиты уходят, от вышки к вышке тянутся. От вышки к вышке… Вспышка, вспышка. Вспышка слева, вспышка справа, впереди и сзади… Тонкие травинки, стиснутые плитами, день за днем проплывают под ногами, и сапоги горячие, и глаза ломит от этих белых плит…