Оливия Агостини - Ржавчина в крови

Когда я закрыл дверцу машины и увидел за стеклом круглые глаза мисс Бернс, я спросил себя, не специально ли мне в отместку прислала её Эвелин. Титания [47] Титания — царица фей, персонаж пьесы У. Шекспира "Сон в летнюю ночь". , королева фей, смеялась надо мной по ту сторону гор и равнин, по ту сторону Ла-Манша.

Лавиния села на заднее сиденье, наверное не желая беспокоить и без того уже уставшую chaperon , но сразу же просунула голову между спинками передних кресел и поинтересовалась, можем ли заехать в Рим. Или сразу отправимся во Флоренцию? Я понял по её тону, что она охотно, пусть даже мельком, взглянула бы на столицу Античности, и ответил, что Рим ожидает нас с распростёртыми объятиями.

Мне тоже не хотелось лишний раз кататься туда-сюда, поэтому я решил, что мы переночуем в доме у моего помощника режиссёра, а завтра съездим в аэропорт, встретим Френсиса и все вместе отправимся во Флоренцию. Федерико преспокойно оставил мне ключи от своей двухкоматной квартиры на пьяцца делла Канчеллерия. Он уже привык.

— Как чудесно, я очень рада, — произнесла Лавиния по-итальянски, и я чуть не подскочил от удивления.

Я посмотрел на неё в зеркало заднего обзора.

— И что это значит? — с любопытством спросил я. — Говоришь по-итальянски?

Лавиния продолжала улыбаться, но покраснела: значит, ещё не совсем рассталась со своей робостью. Опять по-английски — так быстрее — она объяснила, что начала брать уроки в Лондоне, в школе, где преподавали исключительно носители языка. Пока ещё не успела многому научиться, но получила самые необходимые знания и кое-что уже понимает, например вывески на улицах.

— Запрещено плевать, — со смехом прочла она.

Я пообещал, что мы постараемся каждый день учить её чему-нибудь, и уверил что в конце концов она будет говорить как настоящая итальянская синьорина и Эвелин не узнает её.

Мисс Бернс помахала перчаткой, как веером.

— В Италии всегда так жарко? — спросила она спустя некоторое время, когда я уже забыл, как звучит её голос.

Я подтвердил, слишком красноречиво улыбнувшись. Она скривилась и больше ни разу не обращалась ко мне, пока не приехали в Рим, и то лишь для того, чтобы поинтересоваться, не стоит ли убавить скорость: ей показалось, будто мы проехали перекрёсток на красный свет.

На следующее утро я повёз Лавинию на площадь Навона и на площадь Испании, потом мы поднялись на Капитолийский холм и наконец подошли к фонтану Треви, где она бросила в воду монетку в двадцать лир, задумав желание, которое нам не открыла.

Мисс Бернс ограничилась тем, что следовала за нею повсюду, словно белая тень, стараясь не встречаться со мною взглядом, лишь бы не разговаривать. Но неизбежно, много раньше, чем нам хотелось бы, нашу прогулку всё же сопроводила беседа. Мы говорили о том о сём, а Лавиния шла рядом и молчала, думая о чём-то своём, совсем не похожем на то, о чём думают люди в зрелом возрасте, хотя и молодых и старых освещает одно и то же солнце.

Я понял, что Люси — дальняя родственница Эвелин. Знает её с детства, когда та ещё играла в куклы, познакомились они у общей тётушки за пятичасовым чаем согласно лучшей английской традиции. Поскольку Люси не сказала «когда мы были детьми», я понял, что она в то время была подростком, значит, теперь ей уже около пятидесяти лет. Она впервые в Италии, ничего ей здесь не нравится, и более всего перспектива провести тут ещё три месяца. Но она заверила, что для Эвелин готова сделать всё что угодно.

Я оценил её искренность.

На следующее утро после типичного итальянского завтрака — рогалик и капучино — мы сели в машину и отправились в аэропорт. Мисс Бернс на этот раз сидела рядом со мной, бледная как полотно, жалуясь на нестерпимую тошноту. Я знал, как она сожалеет, что послушалась Лавинию и отказалась ради римской новинки от своего привычного чая с тостом.

Она так и сидела всю дорогу до Флоренции, закрыв глаза, но не теряя бдительности и прислушиваясь, о чём говорят позади неё молодые люди.

Френсис и Лавиния, думая, что она спит, говорили тихо, не злоупотребляя красивыми фразами и напыщенными выражениями. Иногда долго молчали со свойственной молодым людям непосредственностью, не ощущая необходимости заполнить тишину пустыми фразами, лишь бы избежать неловкости. Они смотрели в окно на пейзаж, который постепенно приобретал краски и силуэты Тосканы и навсегда запечатлевался в памяти.

Жаркий ветер ворошил мои волосы, которые я не сумел в это утро причесать так же аккуратно, как всегда. Федерико куда-то дел мою баночку с бриллиантином, которую я оставил в шкафчике в ванной, утверждая, будто гораздо лучше, когда голова у меня не блестит. Я не знал, сердиться или радоваться его прямоте.