Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Куда те напевы уносили её? И за каким таким утраченным счастьем гонялась она? Вторила порой она звучанию любимого инструмента, тембром едва не совпадал он с голосом человека. Аккомпанировала себе то в унисон, то аккордами, а то и благозвучием. Сказы, в которых со всей очевидностью места для меня не оставалось, повествовала. То была частная её территория, и я нисколько тем не смущался, не смел ревновать её к неведомому мне предмету, каким бы красочным тот не был. Не с первого же разу.

Как-то раз позволил я себе один комментарий ей высказать:

— То, что играешь ты, красиво!

Вздрогнула так она, словно присутствие моё обнаружившееся на землю её вернуло, и она, небрежно так, заметила:

— Конечно, красиво, это же Бах, сюита номер один, соль-мажор.

Простите меня, мадмуазель, но язычник я, неуч и деревня…

Ни единого слова более не смел высказать я о музыке и тем более той, что лилась из её виолончели. Несговорчивость её граничила с паранойей, малейшей банальности не допускала она в любезностях.

Несколькими неделями позже выпалил я в неё всё же витиеватую, заранее заученную фразу, разом:

— Это замечательное и единственное в своём роде единение красоты с духовностью, о котором говаривал сам Фюртванглер [17] Вильгельм Фюртванглер (1886–1954 г.) — известный немецкий дирижер. : звучание мощное, возвышенное и благородное — сродни божественному, душа пред ним трепещет в упоении вечностью.

Посмотрела она на меня как-то испуганно. Но, после тягостно долгого, показавшегося угрожающим, молчания расхохоталась вдруг и всё ж таки.

Показал я ей шесть сюит для виолончели Иоганна Себастьяна Баха исполнения Пабло Касальса, мною недавно добытые. Назидательную тираду нашёл я в прилагаемой к ним брошюрке. Прослушав сюиты, как если бы то была сближавшая меня с ней месса, наконец-таки понял я, отчего это умилялась она «неспешностью» сарабанд и отзывалась волнением на «живость» жиги. Я, профан, дрожал всякий раз при звуках мелодичных пассажей, каковыми являлись прелюдия к сюите № 1 соль-мажор с адажио её, в чём безошибочно угадывала душа моя оттенки нежности.

Много позже узнал я, что любовь к виолончели была на самом деле тягой блудной дщери к родным пенатам. В двадцать четыре года отдалилась она от них, пришло время знакомства с музыкой более приземлённой, телесной, что ли. Душу притушив и припрятав виолончель, пристрастилась к экзотическим ударникам она, да так, что отправилась изучать их в оригинале, в самую Африку. И всяческие там джембы, дондо, балафоны, коры, таблы и маримбы для неё не составляют ни малейшего секрета. Возвращение и новый крен по курсу: меняет крышу отчего дома на группу девиц — поёт и барабанит с ними. После нескольких проблесков успеха, квартет распадается и поп-музыка ей надоедает, возвращается к виолончели своей она. Так и болтает её — от жажды самобытности к неотвратимости социума, то в маргинальность, то на путь наименьшего сопротивления, как говорится, выталкивает.

Ей хотелось, как ни крути, наслаждаться жизнью. Сознавая, что красива, поступила даже в какое-то модельное агентство в Генте. Походка у неё и вправду спесивая: где бы не появилась она, одну её и видать — ну, просто величавый драккар [18] Старинное судно под квадратным парусом, популярное у норманнских пиратов и викингов. , только что вставший к причалу среди чёрных, как уголь шаланд. Однако, гламурная профессия манекенщицы в дешёвой провинции весьма скоро разочаровали её. Она-то мечтала красоваться с обложек глянцевых женских журналов, да вызывающе вихлять бёдрами под одобрительное потрескивание вспышек на дефиле известных кутюрье. Напредставляла себя слонявшейся по залам престижных гостиных известнейших столиц высокой моды, да, не постучав в двери приличного агентства, торчала, видимо, на импровизированных, сколоченных на скорую руку подмостках шапито в центре забытой богом, но милой сердцу её обитателей дыры, которые и модой-то той озабочены были, что твои изголодавшие африканцы пустым, сброшенным им в пустыню на парашюте в рамках гуманитарной помощи холодильником. Порой случалось вспахивать ей и то поле, что кормит урожаем своим почитателей всякого рода зрелищ «на закусочку», вихляла задом на окрестных ярмарках при вручении призов в четыре су победителям грошовых лотерей, цепеневшим перед её неуместной утончённостью. Как-то раз, собравшиеся там сочившиеся похотью, срыгивающие от выжранной бочки пива самцы, с трудом различавшие дивный и недоступный её силуэт, издевавшийся над серостью их праздничных нарядов в юбчонке «короче некуда», впали в ярость и в порыве мстительного глумления скандировали: «Она — без трусов, она — без трусов!» Унизительный сей лейтмотив окончательно отвадил её от выставления напоказ своей красоты.