Новый мир. № 7, 2000

Примечательно, что Бочаров почти не соударяется с «чужими» — с такой крупной фигурой, как М. Гаспаров (хотя неприятие последним Бахтина не позволило полностью избежать спора). Он очень мягко возражает В. Шмиду и другим западным славистам, которые по части акробатических интерпретаций порой дадут сто очков вперед главным объектам бочаровской критики. Он мало интересуется «ультранынешними» теориями текстового анализа, которые, казалось бы, могли вывести его из себя. Как правило, он оппонирует «своим», тем, кто говорит на общем с ним ценностном языке — языке горних смыслов, но говорит другое и по-другому, прибегая к указующим «пастырским жестам». (В случаях, когда к таким «жестам» прибегают Гоголь, Достоевский или Соловьев, им тоже не прощается.)

Понятное дело. Бочаров защищает статус литературоведения как «осмысления самой литературы изнутри», как продолжения литературы ее собственными средствами — защищает от средств, привносимых извне, из особенно болезненной для него (потому как не совсем чужой) сферы идеологизированного «благочестия». Но сама его книга, напрягающая читателя каждым неординарным изгибом фразы, ворошит такие предельные «вопросы жизни», что сугубо литературоведческой ее не назовешь. Не хочется называть ее и блистательной (хотя она блистательна), поскольку ее внутренний накал не вяжется с этим льдистым эпитетом. И, однако, куда денешься — расположилась она на острове блаженных, в некоторой Телемской обители, где вершинные фигуры старой культуры дороги немногим уже избранным, где самые яростные стычки происходят в одном тесном смысловом кругу, — а между тем волны и вихри постцивилизации все сильней налегают на сей заповедник. Чует ли самый чуткий из больших наших филологов это веянье?

Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., «Премьера», 1999, 400 стр., с илл.

Лаконичная фраза в аннотации объемистого тома — «Альманах издается полностью впервые» — обозначает помимо прочего завершение причудливого пути этой полифоничной (полиязычной, полижанровой etc.) книги к читателю. У него появилась фантастическая возможность иметь всю «Чукоккалу» — как законченную живописную картину с приложением всех эскизных альбомов и разработок темы даже на ресторанных салфетках.

Дорога была извилистой, долгой и разнообразной по «способу передвижения»: начиная от первых вкраплений чукоккальских записей в статьи и воспоминания хозяина альманаха (судя по всему, первый раз это случилось в год смерти Блока [43]) и кончая одноименным документальным фильмом [44], легендарной книжкой тридцатилетней давности [45]и приложением «Неопубликованные автографы из „Чукоккалы“» к очерку Елены Чуковской «Мемуар о „Чукоккале“» [46]. Эти вехи — самые значительные…

Что же до самой «Чукоккалы», то, при всем разнообразии «мимики» и «богатстве жестов», ее образ и очертания сложились сразу и навсегда. С первой же записи, с первого рисунка в «Чукоккале» альманах стал — пользуясь выражением одного из его участников Николая Евреинова — «театром для себя». Причем это определение относилось и к тому, кто оставлял свой след на страницах альманаха, и к хозяину «Чукоккалы», предлагающему этот след оставить.

Как-то сразу стало понятно, что репутация и масштаб вдохновителя «Чукоккалы», рабочий и домашний круг его общения обеспечат высокий уровень и качество записей, основой которых была чаще всего импровизация как на заданную, так и на произвольную тему. Тут же выяснилось, что в «театре для себя» отсутствуют задник, стены и входные билеты, что «сцена» имеет историческую и литературную перспективу, что угол зрения рискует со временем превратиться в «тупик» или, напротив, стать мощным «прожектором», покрывающим огромные расстояния. На глазах сегодняшнего читателя иная деталь стремительно дорастает до целого, а шаг от великого до смешного растягивается на десятки лет. Читая эти страницы сейчас, замечаешь, что нарциссизм может обернуться исповедью, холодные наблюдения ума — воплем о помощи, а «сердца горестные заметы» — приговором эпохе.

Это, конечно, лишь слабая попытка передать несколькими словами образное впечатление от книги, которую следует читать долго и терпеливо. И хотя инструментарий к чтению максимально упрощен (три варианта шрифтов, два цвета и три указателя), просто так прочитать «Чукоккалу» будет сложно. Но это радостная сложность.