Новый мир. № 7, 2000

Увы, в той модели межрасовых и межэтнических отношений, которая утвердилась в Америке, чересчур много стало формального. Принято «не замечать» чьего-либо цвета кожи, формы головы и т. д., но по-настоящему «не замечать» их можно только тогда, когда устанавливается душевный контакт. А вот этого, судя по всему, стало сильно не хватать. Недаром негры, противопоставляя себя белым, называют друг друга «братьями в душе», soul brothers. Белые с их точки зрения — unsoulful, «бездушны». То есть, может быть, не вообще бездушны, но там и тогда, где и когда они соприкасаются с черными.

Оттого в американских фильмах отношения между белыми и черными, вообще людьми иных рас, сплошь и рядом отдают некоторой фальшью: все делают вид, что «нет проблем» в этом смысле. Что на самом деле, конечно, не так. Гораздо убедительнее старые фильмы, времен борьбы за расовое равноправие, в которых показано, как белые и черные преодолевают взаимное отчуждение и становятся действительно близки.

Само отчуждение, к сожалению, неискоренимо. Разделение человечества на расы и этносы — следствие грехопадения первородителей; хотя есть в таком разделении и позитивный момент (ибо многозначен смысл грехопадения), который состоит в окачествовании человечества в его расово-этническом своеобразии. Так или иначе, внешние отличия, как, впрочем, и внутренние, генетически с ними связанные, всегда будут «мешать» в общении. И всегда придется их преодолевать, что требует определенной работы души. А безличная политкорректность — результат «овнешнения» изначального христианского пафоса, претворение его в стиль поведения, более свойственный последователям Понтия Пилата, чем последователям Христа.

Похоже, что неевропейские этносы, как в самих Соединенных Штатах, так и за их пределами, усматривают в таком стиле поведения некоторую слабину. Как бы поощряющую проявления агрессивности с их стороны. Особенно это относится к американским неграм, на которых в данном отношении равняются другие народы третьего мира. Но разве не сами белые провоцируют в них агрессивность? Разве не к тому они зовут людей с иным цветом кожи и иными чертами лица, чтобы поучаствовать в общей «ярмарке», разжигающей аппетиты и возбуждающей претензии без границ? Хотя у этих людей и возможности их удовлетворения в большинстве случаев заведомо меньшие (даже у тех, кто живет в Америке), и есть сильные сомнения в том, что «ярмарка» составляет основной смысл жизни.

Можно, кстати, найти немало общего в том, как эволюционировали две модели универсализма — русская и американская. Каждая из двух стран изначально заявила о себе как о «Новом Израиле», и каждая (Россия — в качестве СССР) в итоге скатилась к натуралистическому мессианству, откровенно безбожному в одном случае и градуально утрачивающему христианское содержание в другом. В обоих случаях одержала верх эвдемоническая идея (земного «счастья»), только у советских — нагая и обращенная в будущее, а у американцев — более прикровенная, но зато обращенная в настоящее. Кроме того, советские мыслили «счастье» в масштабе человеческих массивов (и поначалу даже подчеркивали незначительность человеческой «единицы», существующей в настоящем времени: так, в фильмах 20 — первой половины 30-х годов положительные герои, «строители будущего», часто выглядят какими-то обтерханными люмпенами), а у американцев в центре внимания остается отдельно взятый человек: каждый, будь он белым, черным, желтым, оливковым или бронзовым, обязан выглядеть как конфетка (даже в гробу).

Конечно, американская модель, в отличие от советской, несет в себе определенное позитивное содержание. Американский опыт демократии имеет мировую ценность; другое дело, что made in USA вряд ли стоит механически переносить в страны, культурно от них далекие.

Впрочем, нынешняя Америка, «С глухой негритянской синкопой / Мешая арийский пэон», сама являет странную картину в культурном отношении. И это тоже результат ее многоэтнического состава — только уже никем, кажется, не предвиденный. Белые европейского корня всегда полагали аксиоматичным, что они будут «гнуть» инородцев по тем лекалам, которые выбрали для себя; но вот наступил час, когда под напором извне они стали гнуться сами. Джаз, первоначально воспринятый как очередное развлечение, исподволь стал вырабатывать у них другое, «сорванное» дыхание, теплые пахучие ветры, дующие из южных морей, принесли незнаемую прежде истому и с нею другие чувствования, с собственной религиозно-культурной основой трудно совместимые. Причиною такой податливости, очевидно, стала их «безнадзорность» в культурном смысле (что, может быть, обусловлено изначальной пуританской недооценкой культуры как «фронта» человеческой деятельности). Культуре был предоставлен самотек; в результате мечта о всеобщем братстве все больше оборачивалась «упростительным смешением» по образцу портового кабака, да простится мне такое сравнение.