Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

Но какая разница, я снова находился в воздухе, словно бы уже многие годы летал над малонаселенной местностью и все происходящее было в порядке вещей. От недавнего прошлого я был отсечен так, как только и может быть отсечен от него человек, летящий над Венесуэльским заливом и направляющийся в глубь континента столь огромного, что об него ломается лезвие времени. Врываясь в изрешеченное стекло, ветер свистел в самой странной гармонии, какую мне только доводилось слышать. Это звучало как нечто среднее между стеклянной гармоникой, жестяной свистулькой и хором «Ла Скала».

Всего десять лет назад я проделывал подобные вещи ежедневно, и хотя тогда я был удачливее, неудачливым я не был и теперь. И мне нравилось это, потому что было, наряду со всем прочим, прекрасным подтверждением того, что я не просто еще один Дикки Пайнхэнд.

Вскоре после того, как я достиг крейсерской высоты и пересек Венесуэльский залив, в небо поднялись два истребителя, чтобы меня поприветствовать.

– Пункт назначения? – спросил тот, что был слева.

– Абадан.

– Где будете дозаправляться?

– В Ресифи.

– Откуда стартовали?

– Из Лос-Анджелеса.

– Какой у вас груз?

– Лечу пустым, – солгал я. – Обратно возьму на борт человекообразную обезьяну, двух страусов и боа-констриктора.

Хотя это заставило его на какое-то время замолчать, я заметил, что он не отрывает от меня взгляда.

– Что это у вас на голове? – спросил он.

– Рубашка, – ответил я. – На мне нет рубашки, потому что я обмотал ею голову.

– Зачем?

– Управление обогревом испортилось. Здесь очень жарко. Я намочил рубашку водой. У вас льда не найдется?

Прежде чем устремиться вниз, они сказали, что раздобудут льда, сколько сумеют. Двое молодых людей в реактивных истребителях – и я, более чем пожилой, с рубашкой, обмотанной вокруг головы, в потрепанном самолете. Им не хотелось со мной возиться. Они мною пренебрегли. Не знаю, следовали или нет они своему уставу, потому что не знаю, чего требует их устав, но вскоре я остался один, высоко над бассейном Амазонки.

Амазонка имеет многие свойства моря. Она кажется нескончаемой, а облака над ней, подобно облакам над морем, свободны от человеческого наблюдения. Мне представляется, что облака над Чикаго, дельтой Миссисипи или Улан-Батором ведут себя примерно и очень сдержанны. Во всяком случае, так они выглядят. Но над океаном, вдали от морских путей, они собираются в огромные колонны, заполняющие небо на тысячи квадратных миль, поднимаясь так высоко и с такой величавостью, что в простоте можно было бы подумать, будто именно здесь они сочетаются браком и умирают. Вот и облака над Амазонкой тоже морские, хотя море им досталось зеленое.

Сначала реки были чистыми, но потом приобрели цвет кофе с молоком. Я обнаружил, что скорость течения воды почти соизмерима здесь с подъемом почвы. Зачем было рекам прокладывать себе русла, если они просто могли беспорядочно растекаться по джунглям? Если в Андах выпадет больше снега, чем обычно, то трепещущие зеленые леса насквозь пропитаются моим наименее любимым напитком. По одной только этой причине я не стал бы жить на Амазонке, а есть и другие причины, например насекомые.

Глядя вниз, я думал обо всех животных в выброшенной из времени вечности, простирающейся под сенью этих деревьев, и об их нерушимой связи со всем, что можно почувствовать, и со многим из того, чего почувствовать нельзя. Ребенком я видел животных в зарослях леса, тяжело дышащих, прислушивающихся, принюхивающихся, фокусирующих свои мощные глаза на тысяче вещей без разбора, пока в подоплеке их не проявится либо угроза, либо соблазн. Я завидовал миллиардам неразумных существ подо мной, за исключением того факта, что пить им всегда придется из огромных кофейных рек.

Благополучно приземлившись у поселка Боа-Эсперанса, остаток дня и вечер я потратил на дозаправку, быстро поел, а потом улегся спать возле двери в грузовой отсек. Спал я с пистолетом под боком, хоть и знал, что в этом не было необходимости. Я был совершенно один, и никто не составлял мне компанию, кроме деревьев: саванна, там и сям поросшая невысокими казуарина-ми, выглядела заброшенным полем для гольфа. В небе сияли звезды, и ночь была совершенно беззвучна, если не считать ветра, дувшего с той же настойчивостью, с какой дуют ветры над океаном.

У меня болела голова, что, возможно, было не вполне беспричинным после ранения, но все же я велел себе не думать об этом, поскольку все равно не мог отказаться от плана. Травы пахли восхитительно, звезды простирались от горизонта к горизонту, а ветер все время оставался мягким. Я уснул, зная, что при пробуждении буду чувствовать себя так, словно покинул Нью-Йорк миллион лет назад.