Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

Какое же разочарование я ощутил, когда вместе с изображением огромного кофейного зерна увидел слова «Южный Бодрящий Эспрессо».

Я сел. Это, разумеется, было не именем убийцы, а всего лишь рекламой сорта – ну чего же еще? – кофе.

Собственно, это даже не читалось как КГС. Это было ЮБЭ, но нижняя половина была скрыта из виду.

– Боже мой, – сказал я. – Господи боже.

Ибо в этот миг на меня снизошло откровение.

Будучи ребенком, я видел не КГС, но ЮБЭ, и, хотя с тех пор прошли годы и снег сотни раз засыпал могилы моих родителей, я до сих пор об этом не догадывался. Все кагаэсы были невиновны. У большинства из них даже не было своих вагонов. Мы как дураки гонялись за кагаэсами, а все это время… это был ЮБЭ! Вот кто убил моих родителей.

А кто такой ЮБЭ, если не Юджин Б. Эдгар?

Погоди, думал я, погоди! Что, если это кто-то другой? А потом подумал, как это странно и как, может быть, справедливо.

Ведь я смогу проверить давно забытые документы Стиллмана и Чейза, а у меня такая хорошая подготовка в области оценок и умозаключений, что это позволит мне проследить ниточку до самого ее несомненного истока.

Я не стал обедать в ресторане: слишком уж был взволнован. И не спал в поезде. Всю ночь напролет я простоял у окна, даже когда мы проносились через адские туннели, пил минеральную воду и выбрасывал пустые бутылки в лес. Они искрились и кувыркались в лунном свете, когда мы взбирались в Швейцарию, пересекая потоки воды, недавно оттаявшей из древних ледников и ныне танцующей с восторгом пробуждения ото сна, длившегося десять тысяч лет. Жизнь била во мне ключом, как когда-то в 1914 году.

Я полагал, что вернусь в Нью-Йорк великолепным размашистым шагом, распотрошу архив Стиллмана и Чейза, а затем, с доказательствами на руках, вытряхну Юджина Б. Эдгара из его отделанного золотом и красным деревом инвалидного кресла и убью, свернув его омерзительную цыплячью шейку. Но все оказалось не так просто.

Хотя я давным-давно прошел испытания на храбрость и был далеко уже не молод, то знание, что принес мне трамвай, увлекало меня против хода времени, пока я не стал дрожащим малышом девяти с половиной лет от роду, как если бы предыдущих четырех десятилетий моей жизни и вовсе не существовало. Я ощущал все страхи, всю уязвимость ребенка, и мне, как оказалось, было трудно поверить, что я действительно знал то, что знал. Из-за противоречивого напряжения сознания я испытывал легкое нервное расстройство.

Я понял это, потому что, наряду со всем прочим, начал видеть новый цвет. Окулисты всегда считали, что я слегка не в себе. По-видимому, они совершенно незнакомы были с тем, что я видел с закрытыми глазами, потому что, когда я им это описывал, они спрашивали, не употребляю ли я наркотики. Я, возможно, самый независимый от наркотиков представитель рода человеческого, но когда закрываю глаза, то вижу инцидент с «Балтимором», усыпанное звездами знамя, бомбы, разрывающиеся в воздухе, осветительные снаряды, фейерверки, китайский Новый год, извивающихся огненных драконов. Панорама вспыхивающих огней была так широка и подробна, так неожиданна, замысловата и непредсказуема, что если бы я попытался воспроизвести хотя бы долю секунды этого зрелища, на это потребовалось бы не менее часа. Так оно было со мною всегда, однако по возвращении из Рима сполохи исчезли, а вместо них разлился яркий, самый необычайный цвет, которого я никогда не видел раньше. Он был очень похож на пурпур – хоть и не был пурпуром, – цвет, выбивающий из колеи, настойчивый и необъяснимый.

Кроме того, остро давал о себе знать и вопрос о моих взаимоотношениях с противоположным полом. Я был совершенно не уверен, как мне следует себя вести, а перспектива предаться любви казалась слишком поразительной. Я позвонил одной из подруг Констанции. Я не виделся с той женщиной со времени развода, а она, подобно самой Констанции, была необычайно красива. Когда мы с нею в паре играли против Констанции, которая была столь хороша, что могла играть в паре и без партнера, то я всякий раз, когда она тянулась к мячу, испытывал ощущения невесомости, как при катапультировании из самолета. А к тому времени как ее от напряжения слегка начинал пробивать пот, я чуть не терял сознание.

Так что я позвонил ей и сказал:

– Сидни, не знаю, как сказать тебе об этом, кроме как напрямую.

– О чем – об этом? – нервно спросила она.

– Что-то со мной случилось. Я как будто отброшен в то время, когда мне было десять лет.

– Отброшен?