Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2000)

Очередь сдавать бутылки. Сегодня берут и с этикетками, на другой день — не берут. Сегодня берут банки из-под импортных компотов, завтра — никак.

Стоят молодые женщины, интеллигентные мужчины.

У немой девушки не взяли несколько бутылок — и она немо зарыдала.

Усталые, берегущие свои нервы, брезгающие вступать в ссору с пьяным наши городские мужчины.

Наши женщины, остервенелые, истомленные жизнью с импотентами.

Страшный город Москва.

6 апреля. Смена сезонов — единственный род событий в жизни одиноких людей. С ними лично давно ничего не случается, но благодетельный полет земли вокруг солнца идет своим чередом — и вот зима убывает, появляются первые знаки весны. Как не принять с благодарностью это кем-то для них приготовленное и такое неоспоримое происшествие?!

Доклад Аверинцева в Институте истории искусств — о золоте.

Светоносность славы как библейская традиция: «Облако в славе лучей» (Ахматова).

По Проклу золото — это отвердевший в земле солнечный луч.

…Библейский образ — в горниле огнем очищаемого и испытываемого золота. Этот образ «был принят близко к сердцу» ранним христианством.

…Мудрость — свет — слава — пресуществление — нетленность — все суть свойства золота.

12 апреля. 50-е заседание Клуба книголюбов в ЦДЛ.

Неисповедимы пути психологии слушателя.

— Южаков в Швейцарии воспитывал племянников председателя Государственного совета Родзянко, — говорит Ираклий.

Слышится заливистый женский смех. Кто объяснит его причины?

Впереди, в самом первом ряду, прямо под ногами президиума, сидел самый подлинный, настоящий герой «Скверного анекдота» — не повести, а фильма 1969 года. Каждая часть лица жила у него отдельно — и как жила!

13 апреля. Доклад Натана в Пушкинском музее. «Пиковая дама».

— …Пушкин никогда не идет лобовым путем. «Случай!» — говорит у него Германн, а казалось бы, он должен быть ближе к мистике…

…Полетели вдруг, побежали сухим горошком слова «необходимость», «случайность» — слова сорокалетних людей.

И робко поплыли слова, пятьдесят лет пролежавшие в памяти семидесятилетних, упрятанные от посторонних взоров: «мистический опыт», «прозрение».

16 апреля, Стромынка.

За темно-красным куполом диспансера открывалось голубое, яркое небо — той нарядной, слегка олеографической голубизны, какой бывает оно только в Москве и никогда не бывает в деревне, где нет городского резкого контраста между природой и неприродой, нет рамы для кусочков природы, как в городе.

27 мая. Отчетно-выборное собрание. Доклад Наровчатова.

…Если литература вызвала одобрение партии, значит, она его заслуживает.

…Первостепенные величины — Бунин, Куприн, Шмелев, Бальмонт.

…Необходимость антикапиталистического романа. Это самое уязвимое звено в нашей литературе (а Кочетов?..).

Иностранная комиссия разрабатывает практические меры для выполнения этой задачи.

…Рассказов мало, и эту прореху надо латать (почему?).

(Торжественно.) Перехожу к основным задачам организации.

2 июля. Опять статьи под названием «Бессмертие» прежде, чем замуровали, опять хотят уверить, что смерти нет, хотят, чтобы не успели расстроиться.

Похороны космонавтов

Келдыш — мягким, медовым голосом, интонации дьячка, обволакивание. Энергично, без реверансов, ни на кого не глядя (а Б. поглядывает на него — едва ли не подобострастно) говорит Шаталов. Под конец только с жестковатой интонацией: «Заверяем… будем и дальше».

Терешкова стоит среди космонавтов как муза скорби, причесанная пышно, с проваленными глазами…Глаза двенадцатилетней дочери Добровольского.

Разговоры

9 июля. Взрослые женщины разговаривают как дети:

— Она меня не поняла. Люська и Нина — эти меня давно поняли, а она нет…Положит нога на ногу и говорит: «Я в этом году думаю строить курс совсем по-другому… Буду больше давать теории…» Люська и Нина ничего, а я, конечно, завелась. Я вообще от таких вещей сразу завожусь.

(Ей под сорок, обручальное кольцо на руке…)

13 июля. Во дворе Чистого переулка, на скамеечке. Несколько женщин в серых вязаных платках, повязанных точно так, как тридцать — сорок и более лет назад.

— …А махотки наставят — кто топленое, кто какое.

— А теперь — что ты! — чашку чаю-то не дадут.

— …Вот помреть кто — один несет, другой несет…Корова-то яловая, а то не отелится. Так все несут. У нас был острог — тюрьма — не знаю, цел ли уж — трехэтажный. И к Рождеству, и к Пасхе — кто яичко, кто творожку — всегда носили. А сейчас! Бывало, скажет мама — пойдем, обязательно надо снесть.