Правда, первый из мемуаристов, Нагибин («Дневник»), ссылается на чужой рассказ — Галича, тогда как сам Галич в очерке «Прощальный ужин» обходится без этого сюжета, второй же, Евгений Рейн («Мне скучно без Довлатова»), сообщает его от первого лица и уснащает колоритными подробностями. Один из десятков апокрифов, где в центре вернувшийся Вертинский.
Притягательность славы его была такова, что иные его современники даже кормились немножко своим якобы знакомством. Десятки известных только мне людей посвящали свою жизнь поклонению Вертинскому. В архиве сохранилось множество восторженных писем, и есть горделивое признание одного поклонника, что он принадлежит к ордену «вертинистов».
Иным из них посчастливилось приблизиться к кумиру, как поэту из Новосибирска Казимиру Лисовскому.
Я познакомился с ним в Одессе летом 1962 года, мне было пятнадцать, ему — открываю КЛЭ — сорок один. Но Боже, о чем писал Казимир! «Ленин в Красноярске», «Шушенская весна», «В доме-музее Я. М. Свердлова». Какие реакции происходили в сознании тех советских литераторов, что, сочиняя про квартиру Свердлова, для души читали Ахматову или слушали Вертинского?
Поклонение Вертинскому в те годы требовало немалых расходов: пластинки можно было купить лишь с рук и очень дорого, так как их не прибывало, а убывало, выпущенные в 60-е годы знаменитым «Kismet’ом», видимо, провозились с трудом, во всяком случае, на рынке, до выпуска советских «гигантов», преобладали «колумбийские» и проч. 40 — 50-х, а то и 30-х, даже 20-х годов.
С Лисовским (я упросил) побывали на знаменитой одесской толкучке. Он искал «Желтого ангела». Нашли. Помню золотые буквы на зеленой «колумбийской» этикетке и обязательное: «Alexandre Wertynsky (tenor)». Продавец отнесся к Казимиру Леонидовичу с почтительностью, увидев знатока, да и 75 рублей были тогда очень серьезной суммой.
Лисовский, приобретя «Желтого ангела», тут же выпил — и повеселел. Он был небольшого роста, с астматической грудью, запрокинутой, как у горбунов, головою, сипло-задыхающимся голосом. Под секретом объяснил, как это могло случиться, что у него, аса-вертиниста, и нет самой центровой вещи АНВ, если угодно, программной. История коллекций его вкратце такова. К концу 40-х годов Лисовский собрал по возможности полное собрание пластинок АНВ, и когда певец оказался в Новосибирске, представился ему и, разумеется, покорил своей страстью, они подружились. Выяснилось, что и сам артист не обладает чем-то или многим из того, что собрал Казимир, который и подарил автору его записи.
Подарил и начал заново собирать. Супруга же его, женщина весьма привлекательная и столь же нравная, не весьма поощряла страсть мужа, уносившую из дома значительную часть и без того необширного заработка (кроме того, подозреваю, что она не без основания сопрягала пристрастие к Вертинскому с иными несемейными наклонностями). Короче говоря, во время выяснения отношений взяла да и побросала в окно коробки с пластинками, которые, как известно, были тогда бьющимися, да еще как бьющимися.
Письма Вертинского Лисовскому опубликованы нынче в книге «Дорогой длинною» (М., «Правда», 1990).
Ах, сокрушался я в то лето, сопровождая Казимира, слушая его рассказы, ведь всего пять лет прошло со дня смерти Александра Николаевича, ведь и я бы мог видеть его и слышать…
В начале лета 1957 года был я с родителями проездом в Москве. Отец повел нас с матерью на экскурсию не в Третьяковку, а на Новодевичье, за что я очень ему благодарен. Новодевичье, тогда еще доступное, я хорошо запомнил, как и свежую, окруженную влажным хрустящим песком, засыпанную цветами могилу (хотя, конечно, интереснее был обширный барельеф на стене с урнами жертв гибели самолета «Максим Горький»). Эту могилу я запомнил, потому что обратил внимание на слова родителей: «Смотри-ка, Вертинский, а рядом — Фогель». Спустя годы, придя к Вертинскому, я убедился, что так оно и есть, но тогда фамилия Фогель, нынче, кажется, забытая, говорила мне куда больше, ибо только что повторным показом прошел по киноэкранам трехсерийный, что само по себе было дивом, боевик немого кино «Мисс-Менд» с уморительным Игорем Ильинским, героическим красавцем Барнетом и чудаковатым очкастым Фогелем в ролях трех друзей, противостоящих тайной преступной организации. А злодей главарь Чиче, погибающий в шахте лифта, а открывающийся гроб с живым покойником на корабле во время шторма… кто только подбирает нам главные детские впечатленья!
У Лисовского, разумеется, есть стихотворение о Вертинском «Далекий голос», которое я не стану цитировать. Есть того же порядка стихи у Ильи Фонякова, есть ничуть их не превосходящие, хоть и Галича, есть известные строки Смелякова «Гражданин Вертинский вертится…», есть «чертова рогулька, волчья сыть» (то есть никудышный, обречен на съеденье) Павла Васильева, есть оскорбительные строки Георгия Шенгели, где певец уподоблен лакею, есть меткое северянинское: «наркозя трезвое перо / слагает песенки Пьеро», а есть строки безвестной поклонницы Галины Липатовой, из архива АНВ:
Читать дальше
