Ну и уж неизбежно, просто по логике выбранного автором «национального дискурса» появляется в романе, точнее, распирает его изнутри вполне предсказуемая идеологическая схема. Праздник Возрождающегося Духа, который изображает автор, — это праздник не только во имя объединения и созидания, но и праздник как некий акт противостояния. Противостояния «системе». Но если один член оппозиции фактически назван (Возрождающийся национальный Дух Украины), то второй в этом ряду неизбежно просчитывается не просто как «советский тоталитаризм», но как подразумеваемый «мир советских москалей», то есть русских. Правомерно ли вот это противопоставление? На первый взгляд, то есть если пользоваться инструментарием Андруховича, да, разумеется — «национальный дискурс» как раз и предполагает перенесение всей сложности исторических вопросов в незатейливую схемку национальных противостояний (как бы ни надували щеки идеологи национализма, мистическая емкость их метафор остается вполне дебильной). А в ситуации с Украиной искус пойти этим путем особенно велик — уж тут советская власть постаралась: сознательное трехлетнее вымаривание Украины голодом при Сталине — исторический факт. Так же как и планомерный отстрел украинской интеллигенции в тридцатые годы именно как «украинской» (власть этого и не скрывала, называя вину репрессируемых «украинским национализмом»). Список подобных преступлений можно продолжать еще очень долго. Страшные исторические реалии стоят за эпизодом ночного паломничества одного из героев романа на родину своих дедов, в западноукраинское местечко, уничтоженное советскими карателями, — героя в его путешествии сопровождает голос деда: «Два года, ну, может, немного меньше, год или полтора, они возили по старой дороге людей из Чертопольской тюрьмы. Там, Гриц, если не соврать, под каждым деревом убитые лежали. Такого леса, другого, нет, наверно, в целом мире».
Забывать подобные вещи мы не имеем права. Так же как не имеем права отворачиваться от поиска подлинных причин этих событий, сводя их содержание к вопросам национальных противостояний. Я понимаю, что так проще, так удобнее. И есть железная закономерность в появлении националистической «патриотической» риторики у политических движений и партий, как раз и унаследовавших «советский дух»… Вслед за Андруховичем, вступив в этот «национально-политический дискурс» его романа, я, например, должен был бы признавать свою вину, вину русского за совершенные преступления против Украины и украинской культуры. Но видит Бог, нет на нас этой вины. Русскую или еврейскую интеллигенцию отстреливали точно так же. Для тех сил, которые глумились над украинской культурой, точно таким же врагом была любая национальная культура.
Энергия, которую придает повествованию романа выбранная автором идеологическая схема, — энергия очень коварная. Она «съедает» художественную универсальность, смысловую объемность образа и уровень мысли, к которому стремится Андрухович-художник. Она опускает художника до уровня идеолога. И праздник Возрождающегося Духа в повести постепенно становится Праздником Объединения Для Защиты Духа. То есть становится не праздником, а противопраздником. Не карнавалом, а воинской пляской.
В финале романа по выбранным автором «законам карнавала» должно было произойти снятие индивидуации, акт объединения героев в неком исконно родовом теле, акт объединения с миром, с людьми, с бытием. Однако высшей точкой праздника в романе стало вот такое действо: ранним утром в номера гостиниц, где остановились гости, врываются солдаты, участников праздника выводят на улицу и выстраивают. И вот она — интеллектуальная элита новой Украины, ее молодежь, ее будущее, ее возрождение — уже стоит под автоматами. История повторяется… Изобразив отрезвляющий ужас происходящего, автор выводит на сцену режиссера-устроителя праздника, который объявляет, что все происходящее — всего лишь художественная акция, хеппенинг, и что солдаты — это статисты, оружие — бутафория и т. д. Возрождающемуся Духу больше ничто не грозит. Описание восторга, охватившего участников праздника, и становится финальной сценой романа.
Иными словами: и в радости помни о враге своем — художественный образ карнавала, традиционно обладающий в литературе огромной смысловой и символической емкостью, уплощается здесь до уровня идеологической формулы противостояния. До знака закрытости.
Читать дальше
